Возвращение в Пустов

Что-то он, конечно, в последнее время тяжело воспринимает человеческие недостатки. Раньше как-то терпимее был. С другой стороны, раньше и люди не старались так упорно искать малейшую выгоду от его участия. А в этот раз, как с цепи…

Только Галина с мужем и казались нормальными, но они-то первыми получили от него и квартиру и помощь в переезде.

К колонке он ходил еще семь раз, возвращаясь и встречая новые ведра и протягивающих их владельцев. Его благодарили, приглашали на чай, он улыбался. Ему было то радостно, что он востребован, что он по-настоящему помогает людям, то вдруг его охватывала жуткая, как зубная боль, досада на всех этих одиноких стариков и старух, которым дети и родственники отказали в помощи. Может, конечно, не было у них ни детей, ни родственников, но тогда жизнь их, возможно, совсем не имела какого-либо смысла.

Позавтракал Шумер, когда время уже двигалось к одиннадцати. После он собрал мусор там, куда отправлял Петра.

В подъехавший очень удачно мусоровоз удалось закинуть почти все мешки, кроме самых дальних, оставленных у железной дороги. Их Шумер перенес потом. Мусорщики, то есть, по-модному, операторы мусоросборочной машины, чумазые и угрюмые, в ватниках и заправленных в сапоги штанах, ждать его не стали.

Затем Шумер дошел до спрятавшейся за лесозаводом бани.

Баня работала сегодня на оба отделения — на мужское и на женское. Скромной суммы в двадцать пять рублей, набравшейся у него в карманах, хватило, чтобы оплатить помывочный час. В предбаннике было холодно, бледно-синие шкафчики под одежду располагались в четыре ряда. В закутке продавались веники и пиво.

Людей было немного.

Шумер получил веревочку с ключом от шкафчика, разделся, запер шкафчик и по кафельному полу, дрожа, прошлепал с ключом, надетым на запястье, в общий зал, полный деревянных скамей, жестяных тазов и вьющегося у потолка пара. Высоко синели запотевшие окна. Краны были вделаны в стены. Шумела вода, кто-то обливался, кто-то тер мочалкой худую спину. В дальнем конце зала находилась парилка, дверь которой всасывала в себя бледные заготовки человека, а выплевывала красные, распаренные экземпляры, как бирками качества проштампованные листьями.

Шумер взял свободный тазик, налил воды, мешая холодную и горячую, сел на свободную скамью, предварительно оплеснув доски. Взгляд его невольно поплыл по голым соседям, по проходящим мимо парильщикам. Не то, чтобы он сравнивал свое небольшое хозяйство с размерами чужих мужских достоинств, но все равно имел некоторый комплекс родом из пубертатной юности перед внушительными характеристиками.

Казалось бы, и люди-то должны быть — ого-го!

Мылся Шумер медленно, мылился найденным на полке у кранов мылом, сгонял грязь с рук, живота и груди, долго оттирал въевшуюся в кожу черноту между пальцев ног. Раза три менял воду, делая ее все горячее.

Головой, спутанными волосами занялся напоследок.

— Ой, здравствуйте!

Шумер не сразу узнал человека, примостившегося на соседней скамье. Только промыв глаз от щиплющего мыла и убрав волосы, опознал в худом, плохо выбритом брюнете с мочалкой через плечо давешнего пассажира с «дипломатом».

Как вспомнишь, честное слово, так и исполняется.

— Добрый день, — улыбнулся он.

— Добрый. Я рад вас видеть, — сказал знакомец. — Вы как, устроились?

— Да.

— А я один в двухместном. Правда, прихожу туда только, чтобы поспать. Поверите, даже не помню, как номер выглядит.

— Верю, — кивнул Шумер.

— Ну, вы мойтесь, мойтесь, — сказал знакомец, колыхая ладонью в тазике. — Я и сам…

— Благодарю, — кивнул Шумер, стараясь вспомнить его имя.

Максим? Владимир? Алексей? Нет, кажется оно так и не было произнесено. Аудитор. Средних размеров. Он успел смыть мыло с головы и протереть лицо ладонями, когда сосед, наклонившись, тронул его за плечо.

— Простите, — сказал он, заглядывая в Шумера бесцветными глазами в прожилках сосудиков, — вы вот в поезде про бессмертие говорили. Оно действительно возможно?

На груди у него, словно нарочно взбитое, белело пенное ожерелье.

— Вы же слышали.

— Вы сказали, что кому-то одному его давать нельзя. Но если и не делать человека бессмертным, а просто продлить ему жизнь на сорок или пятьдесят лет, чтобы мы жили, в среднем, по сто двадцать-сто тридцать лет?

— Зачем? — спросил Шумер.

— Компромисс.

— В смысле?

Сосед с тазиком на коленях пересел к Шумеру на скамью.

— Понимаете, — сказал он, — на мой взгляд, человечеству не хватает времени, чтобы дорасти до понимания своего места и своего предназначения. Ведь когда накапливается опыт, а мудрость и есть опыт, представленный совокупностью совершенных ошибок, человек в силу возраста уже мало на что способен. Малоподвижен, болен и, в сущности, уже не способен к активной деятельности и не стремится изменить мир. Так вот, если бы вы прибавили всем нам годков по пятьдесят жизни…

Шумер улыбнулся.

— Чтобы старики жили подольше?

— Нет-нет, активной жизни, чтобы человек успел вобрать в себя и переосмыслить, а старость наступала где-то после ста.

Бесцветные глаза посмотрели на Шумера с надеждой.

— Как часто вы думаете о смерти? — спросил Шумер.

Аудитор вздрогнул.

— Зачем?