Возвращение в Пустов

— Сотню, а лучше полторы. Или две. Ночью за сотню никто не согласится. Если жмешься, я тебе потом возмещу. Слово.

Шумер сунул руку в брючный карман и достал две сотенные бумажки.

— Бери.

— Вокзал в какую сторону? — спросил Дима, пряча деньги в бумажник.

Шумер показал в окно.

— Прямо. Не заблудишься. Километра полтора отсюда.

— Ну, пока, — Дима подал руку. — Мужик ты вроде нормальный. Хоть и больной на голову. Две сотки за мной. — Он хохотнул. — Или ты вроде против денег?

— Постой, провожу, — сказал Шумер.

Они вышли в темный коридор. Шумер открыл входную дверь. На лестничной площадке, словно нарочно, мигнула и погасла лампочка. Ступени, казалось, тут же обрушились в полнейшую черноту. Дима шагнул через порог.

— Кто ты такой? — обернулся он. — Честно. Я в поезде что-то пропустил.

— Не знаю, — сказал Шумер.

— Как это? Так не бывает.

Шумер улыбнулся.

— А ты себя знаешь, Дима?

— На сто процентов!

— Серьезно?

Ничего не ответив, Дима шагнул вниз. Свет из квартиры мазнул его по плечам, по рыжеватому затылку.

— Хоть перила есть, — донеслось уже снизу.

Потом хлопнула подъездная дверь.

Как мы все не любим копаться в себе, подумал Шумер. Он вернулся в комнатку и занялся перестиланием кровати. Сменил простыню и пододеяльник найденным в комоде постельным, натянул новую наволочку на подушку. Запах Людочки, запах ее волос, запах крепкого одеколона Димы уступили место чуть горьковатому, сухому запаху давно не используемого, слежавшегося белья.

Шумер разделся, сложил брюки и футболку на стуле, слегка их подновив, очистив от грязи и пота, и выключил свет. Лег. Комнатка погрузилась во мрак, который медленно посветлел и наполнился дымчатыми тенями.

Кто я?

Шумер сложил руки на груди и сцепил пальцы. Закрыл глаза.

У большинства людей с пониманием предназначения дела обстоят не самым лучшим образом. То есть, никак. В отличие от этого большинства, Шумер уже где-то с десяти лет знал, что должен изменить человечество. Но спроси его кто-нибудь: откуда, он бы не ответил. Просто знал. Будто это ему аккуратно вложили в голову. Произошло своего рода непорочное зачатие, если, конечно, пробовать отнестись к этому с юмором. Способности у него проклюнулись где-то в девятом-десятом классе. А до этого он извел родителей и одноклассников своими истериками, как они неправильно живут, думают, желают не того и стремятся к не тем вершинам. Родители возили его по больницам, по каким-то научно-медицинским центрам (потому что изредка от его нервной реакции трясло мебель и гас свет). Сверстники с наслаждением били. Старшеклассники били тоже.

Про себя Шумер называл эти годы «темными временами». Вспоминать о них не любил, и они потихоньку выветривались из его памяти, становясь все более похожими на когда-то прочитанное, где-то увиденное, не с ним случившееся.

Способности, которые он неожиданно обрел, не превратили его ни в кумира девчонок, ни в гордость школы, поскольку сами в ту пору еще не имели большой силы, но неожиданно примирили с несовершенством людей и мира и способствовали тому, чтобы любители использовать его в роли боксерской «груши» на заднем дворе, у пожарного выхода, навсегда перестали это делать.

Когда пять человек, ухмыляясь, загнали его туда тычками и пинками, он просто показал уже замахнувшемуся Вадику Котову («Что, невротичка, опять мы не по-твоему поступаем?») на кирпичную стену школы.

— Беги.

И Вадик Котов со стеклянными глазами с короткого разбега врезался в нее лицом, ломая нос, выбивая зубы и брызгая кровью.

Никто ничего не понял. Четверо школьников, раскрыв рты, смотрели, как их вожак, хлюпая, булькая, сползает на землю. А Шумер, Сережа Шумеров, посмотрел на Толика Андреева, рыжего, тощего парня, второго в рейтинге по издевательствам, и приказал тому:

— Себя.

Руки Толика поднялись.

В глазах его плеснуло изумление, неверие, что такое вообще возможно. Первый удар, короткий, был правой в челюсть. Второй — левой — в глаз, где изумление тут же заплыло болью и ужасом. Толик вскрикнул. Приятели отскочили от него, как от чумного. А руки Толика, выйдя из подчинения владельца, принялись бить того в живот, по ребрам, в ухо, в зубы, в пах.

— Спаси…

Когда Толик, тонко взвизгнув, засучил ногами на земле, Шумер посмотрел на остальных и спросил:

— Все понятно?

Кто-то неуверенно сказал:

— Д-да.

И он, улыбаясь, прошел сквозь дырявый строй, кого-то даже толкнув плечом.

Расплата пришла ночью, когда Шумер вдруг понял, что поступил так, как не должен был поступать. Да, исполнил мечту всякого обиженного — отомстил обидчикам, но новый мир, новое человечество, он чувствовал, от него только отдалилось.

Это было не правильно.

Напрягшись, Шумер перетянул на себя боль Вадика Котова и Толика Андреева, у него зашатались зубы, что-то хрупнуло в носу, нижняя губа надулась тугой блямбой, один глаз перестал видеть, в ушах зазвенело, а в паху появилась тягучая, отдающая в живот боль.