Возвращение в Пустов

— Ты не показал нам ни одного чуда, Сережа. Как же мы можем в тебя верить и следовать за тобой?

— Кстати, да, — сказал Петр, не забывая держать с Людочкой дистанцию. — Уж для своих апостолов ты мог бы сделать исключение.

— А в поезде?

Петр с сомнением фыркнул, а Людочка качнула головой.

— Это был гипноз.

— А это? — тряхнул кулаком Шумер.

Людочка осторожно вытянула из его пальцев несколько мятых сторублевых купюр.

— Ты просто нашел их, — сказала она, проверяя их на свет. — В мусоре.

— Но это ли не чудо?

— Сережа, чудеса — это чудеса.

— Ты должен кого-нибудь оживить! — загораясь мыслью, подсказал Петр. — Это будет по-честному. Ночью мы идем на кладбище, и ты поднимаешь мертвеца.

— Какого мертвеца?

— Лучше того, что постарше. Годичной давности хотя бы.

— Зачем? — спросил Шумер.

— Это будет чудо. Настоящее. Без обмана.

— У чуда должен быть смысл.

— А мы, Сережа? — удивилась Людочка. — Разве мы тебе не нужны? Ты же хочешь, чтоб мы в тебя поверили?

Шумер вздохнул.

— Это на самом деле забавно, — сказал он, помолчав. — Как легко вы все перевернули с ног на голову. Только это не я, а вы должны мне доказывать, что достойны быть моими учениками, сподвижниками, апостолами. Не я, а вы должны из кожи вон лезть, чтобы оказаться рядом и слушать меня, ловить каждое слово. И не вы мне, а я вам должен быть нужен больше самой жизни, потому что я есть обещание жизни новой.

Шумер пожал плечами.

— Почему вдруг я вам, как детям, должен устраивать представления, чтобы вы оценили, стоит ли вам верить в меня, я не понимаю.

— А вдруг ты обманщик, Сережа? — сказала Людочка. — Как я пойму твою новую жизнь?

Шумер, шагнув, коснулся пальцем югославской рубашки-поло на девушке в районе сердца.

— Новая жизнь — здесь, — сказал он. — Всегда была и будет здесь. Возможно, ты могла чувствовать тоску по ней или желание все изменить. Тогда у тебя есть шанс найти ее в себе. Если же нет, то ничего и не получится.

— Ты отказываешься от меня, Сережа?

Шумер отступил к подъездной двери и развел руками.

— Решай сама.

Петр криво усмехнулся.

— То есть, чудес не будет?

— Ты мусор не убрал, — сказал ему Шумер.

— Это обязательное условие? — крикнул Петр в ему в спину.

Шумер не ответил.

— Вся наша жизнь — мусор! — догнало его уже на лестнице.

Он чуть не вернулся и не ответил: «Смотря чья». Сдержался. Вот оно, подумалось ему горько. Они отвыкли что-то делать искренне и безвоздмездно. Даже со мной они готовы идти, только предварительно получив гарантии. Вынь им да положь чулки, положение, деньги, власть. Или вот чудо. А нужно оно им? Изменит ли оно их? Нет, как интересно…

Шумер вошел в квартиру, мимоходом взъерошив волосы стоящему у туалета Вове. Вова дернул плечом. Он играл в игру на телефоне.

— Сергей Андреевич? — выглянула из большой комнаты Галина. — Как блинчики мои?

— Вкусные, — сказал Шумер.

— А девушке вашей понравились?

Шумер посмотрел на родственницу, раздумывая над ответом.

— Она ушла, — сказал он наконец.

Галина изменилась в лице.

— Вы не шутите?

— Нет, почему я должен шутить? Она ушла, ей так лучше, ей нужны чулки, деньги, билет на поезд. В общем, мы разошлись.

— Ну и правильно, — подал голос Виталий. — Как только у бабы начинаются претензии к мужику, значит, все, любовью и не пахнет, сворачивай лавочку.

— Молчи уж, — сказала ему жена.

— Видишь? У тебя не претензия, у тебя совет.

— Я хочу полежать, — сказал Шумер, — прошу меня не беспокоить.

— Но телевизор-то можно?

— Как хотите.

Шумер закрыл за собой дверь и в пальто рухнул на кровать.

Странное было чувство. Ну, предали. Предали… Набились в апостолы и предали. Чужие люди. И двух дней вместе не провели. Чего переживать? Он не хотел их с самого начала. Это все Бугримов…

Сбросив ботинки, он зарылся лицом в подушку.

Я не о том. Не о том. Была какая-то забавная мысль. А! Шумер перевернулся на спину и уставился в потолок в пожелтевшей побелке. Улыбка снова появилась на его губах. Да, я думал о том, что интересно получилось бы, выкатывай человечество список претензий и желаний всякой божественной силе перед тем, как перейти под ее начало. То есть, схожу я, допустим с поезда на перрон, а там уже толпа, настороженная, притихшая, смотрит многоглазо, оценивающе, хорош ли я собой, соответствую ли представлениям. Дальше все это пестрое сборище, как ложноножку, выбрасывает вперед своего представителя, и тот, покашляв от волнения и избегая смотреть мне в глаза, упитанный такой дяденька, усатый, разворачивает длинный-длинный список требований и пожеланий.