Возвращение в Пустов

Нет, подумал Шумер, какое-то время я потерплю. Какое-то время. Возможно, Людочка вообще не уживется с Галиной. Еще один вариант — Петр отобьет ее у меня. Назудит в уши правильных слов, даст ей то, что, по его мнению, нужно таким, как она. Молодость, гормоны, девяносто процентов мыслей так или иначе имеют сексуальный подтекст. Сойдутся два сексуально озабоченных одиночества.

И она не в моем вкусе. Ветрена, внушаема, легкомысленна. Подтолкнуть их друг к другу самому? О чем это я? Ах, да!

Итак, раз мы имеем в человеке непреодолимое препятствие в виде психофизиологических, поведенческих и эмоциональных, душевных ограничений к обретению некого нового опыта и нового мировоззрения, самой логичной и адекватной обстоятельствам стратегией видится медленное, постепенное стимулирование к преодолению этих ограничений. Не оковалки же из людей делать? Тихой сапой, по чуть-чуть, личным примером…

Хотя я, наверное, свихнусь, подумал Шумер.

Впрочем, простите. Мысль была неожиданная. Разве мне многого надо? Я же не собираюсь трогать физиологию. Не собираюсь купировать дурные помыслы и желания. Моей задачей является просто научить человека обходиться без них. Вернее, поставить во главу угла другие, более человечные что ли помыслы и желания.

Если же попытаться сформулировать…

Взаимопомощь. Само желание помогать, помочь. Созидательное, деятельное начало. Неудовлетворенность текущим состоянием окружающего мира. Эмпатия. Ответственность. И как ты не крути — осознанный, понимаемый и принимаемый выбор доминирования общественной пользы, общего счастья над личным.

В этом смысле Петр, пожалуй, очередная моя ошибка.

Я вижу, вижу, он из тех, что искренне возмущаются несправедливостью, только до тех пор, пока она творится в отношении его самого. Дай Петру дом, и его протест против наглых обладателей жилья в то время, как тысячи обездоленных его не имеют, тут же угаснет. Дай Петру денег, и его яростный, до хрипоты, гнев на толстосумов и тварей, обладающих миллионными состояниями, улетучится, как эфир.

Но разве бездомные и бедные исчезнут? Нет, Петр просто перестанет их замечать. И, боюсь, для большинства людей именно на этом и заканчивается поиск справедливости. Просто потому, что они перемещаются по ту сторону протеста. А как протестовать и возмущаться самим собой? Окститесь!

Хотя, может быть, я и не прав насчет Петра. Посмотрим.

Шумер широко зевнул, окинул взглядом темную комнату, придумал два крюка, вбитых наискось в противоположные стены, чтобы иметь возможность вытянуться в полный рост и не задеть тумбу с «Жигулями», сотворил гамак, провисший между ними, и с удовольствием угнездился в нем.

Спал он чутко, какой-то частью все время ощущая дом и движение в нем, слышал, как Вика разбудила маму, и они вместе пошли в туалет, слышал, как за окном пролаяла собака, как проехал какой-то шальной автомобиль, как начал похрапывать во сне Виталий. Петр однажды, поворачиваясь, стукнул в стену коленями. С долгими перерывами из умывальника капала в жестяной таз вода. Пок. Пок. Пок.

Странно, лениво, фоном думалось Шумеру. Я из раза в раз пытаюсь спасти человечество, которое этого спасения совершенно не хочет, не понимает. Почему? Наверное, я идиот. Я-то отчетливо вижу, куда все посыпется, в какую клоаку. Но нет, не надо, тяжело, непривычно, мучительно и муторно, оставьте, мы больны, загибаемся, так оставьте. Мы здесь сами — буль-буль. Больной всеми силами отбивался от врача. И четыре раза это оканчивалось крахом, бегством, циклопическим самоедством, но я все время возвращаюсь. Все время.

Нет мне покоя.

Где, что я упускаю? То есть, это-то понятно. Не понятно, почему никто не готов идти за мной до конца. Ни один человек. Это же… Стоп. Шумер открыл глаза. Это я никогда не шел до конца, внезапно понял он. Сматывался, едва брезжила неудача. Скок-поскок на поезд — и до свиданья, я посылаю вам лучи света и пока. Но не в этот раз. Нет. Такого счастья он Бугримову больше не предоставит.

Ох, бегаю, бегаю по кругу, все это передумано тысячу раз, тысячу раз сделаны правильные выводы и произнесены тысячи клятв. И вот по-новой…

А картинка в некотором смысле жуткая, признал Шумер, вспомнив выступление перед Петром на кухне. Вроде все правильно, а оторопь берет. Не люди получаются, а роботы. С программой-распорядком.

Как же так? Или мне самому в такое уже не верится?

А какие тогда должны быть люди? Добрые, чуткие, отзывчивые, но с червоточинкой? Созидатели со спонтанными приступами деструктивного безумия? Если подумать, целый город добрых и отзывчивых альтруистов — место, пожалуй, будет страшное. Идешь так, а из окон всплывают, следят за тобой переполненные добротой глаза.

Бр-р-р. Шумер передернулся в гамаке.

Впрочем, это опять же слишком человеческая реакция, подумал он мгновением позже. Ах, добрый человек, нет ли в нем подвоха? Не злоумышляет ли чего против меня, нас? А почему? С чего вдруг? А потому что мы не такие и судим по себе. Мы, возможно, и не злоумышляли бы сами, но вот так, раскрыв объятья, с улыбкой…