Возвращение в Пустов

Допустим, проспится она и завтра поймет, какую глупость по пьяному делу совершила сегодня. Это самый простой, необременительный вариант. Ей нужны будут деньги на дорогу и на новые чулки. Это не так страшно, наскребем. Возможно, ее также придется проводить до вокзала, купить билет и посадить на поезд. На том и расстанемся. Без слез и лобызаний, с обоюдным чувством неловкости.

Но.

Если у Людочки все серьезно? Сдвинулось у человека что-то в душе, решил он все изменить, даже определенные шаги сделал в этом направлении. Что тогда? Комнатки, положим, хватит на троих, втиснемся, расстанемся с комодом, выпихнем этого мамонта к новоявленным родственникам. Вопрос не в этом. Вопрос в том, насколько Людочки хватит. И в том, с чем я останусь после.

Шумер вздохнул.

Он почувствовал, что рядом, прорастая из тумбочки с радиолой, стоит призрак деда, и открыл глаза. Дед смотрел в окно, нахохлившийся, прозрачный, слегка светящийся. Бугримова что ли увидел?

— Дед, прости, — шепнул Шумер.

На что призрак махнул рукой. Мол, не стоит.

— Согласись, что я прав, — сказал Шумер. — Нельзя жить так, как они живут. Бестолково, без проблеска, без надежды. Я обязан, понимаешь, я обречен на то, чтобы пытаться их изменить. Я не могу иначе.

Дед прижал прозрачные пальцы к прозрачным губам под усами — потише, внук. Шумер, соглашаясь кивнул.

— Да-да, — проговорил он. — Но что плохо, люди насквозь материальны.

Дед вздернул бровь. Ему, созданию нематериальному, тонкоэнергетическому, было удивительно, что его природа есть преимущество. Не сошел ли внук с ума?

— Я не сошел с ума, — сказал Шумер.

Дед проплыл сквозь стену на кухню и через секунду, слегка помутневший, проявился с внешней стороны окна. Рука его легла на стекло.

— Хочешь что-то написать? — спросил Шумер.

Призрак кивнул.

— Хорошо.

Шумер дохнул на стекло, затуманив его. Кончик дедова пальца прикоснулся к запотевшему участку. Сначала появилась буква «Ж», затем знак «равно», затем еще одна «Ж». Дед очень старался.

— Жизнь есть жизнь? — догадался Шумер.

Дед всплыл чуть выше, кивком показывая, что внук все понимает правильно.

— Это не ново, дед.

Призрак пожал плечами, показал на окно. Шумер надышал, затуманил стекло снова. Дед примостился вплотную. Скоро появились новые буквы. «Лд, — вывел дедов палец, напрочь игнорируя гласные, — мтр».

Шумер не понял.

— Что?

Дед вывел между «Лд» и «мтр» кривое «равно».

— Люди есть материя? Люди материальны? — спросил Шумер. — Так я говорю тебе тоже самое. Именно это. Они слишком привязаны к желаниям и потребностям. Или ты мне предлагаешь смириться с таким положением дел? Не пытаться сделать по другому?

Призрак показал на себя.

— Понятно, — сказал Шумер, — но тебе-то в нынешнем твоем ампуа разве что-нибудь нужно? Куда тебе стремиться?

Дед развел руками и растаял. Шумер, раздражаясь, стер оставленные им знаки. Хорошо деду, блуждай себе, где хочется, выводи фигню пальцем.

Он приблизил рот к стеклу, дохнул, написал: «Люди».

Ну, хорошо, подумалось ему. Они привязаны. К потребностям и надобностям. И это не изменить. Я не могу избавить их от чувства голода или чувства жажды, от старения клеток и изнашивающихся тел. Там язва, там аневризма. Не могу отменить инстинкты, гормональные взрывы и слабости. Тогда чего я стараюсь? Они мечтают о том, что в принципе, если и произойдет, то в очень далекой перспективе. Они, как заблудившийся в пустыне путник, медленно бредут за миражем справедливости и нового человечества, не понимая, что бредут параллельно, не приближаясь, куда-то в сторону.

А мираж застит глаза.

Шумер вздрогнул, потому что где-то в своей голове услышал Бугримова: «А я тебе что про них говорил?».

Вот и возникает вопрос: что дальше?

Я был не прав, сокрушенно подумал Шумер. С самой первой попытки не прав. Мне хотелось, как и им, всего и сразу, быстро, бегом-бегом, потому что новый мир говорил мне: я рядом, только руку протяни. Ты же меня видишь?

Я видел.

Только видел я такой же мираж. Да, с наскока у меня получалось зажечь людей, получалось повести их за собой, сплотить общей идеей, но я мог ходить по грязи и по воде, не пачкая ног, а они захлебывались и тонули. Господи, скольким я жизнь-то отравил? Хуже нет человека, чем разочарованный человек. Впрочем, ведь не встречали, не почувствовали, забыли, выкинули из памяти. Или как раз нет?

Шумер ожесточенно потер лицо ладонями, пока щеки и уши не начали гореть, как в огне. За спиной пошевелилась, не просыпаясь, Людочка. Тоже вот, бросила своего Диму, кинулась, не разбирая дороги… Наверное, предполагает от него какого-то соответствия. Чтобы ах! Чтобы на белом коне. Что она говорила-то там? Кажется, вообразила, что она мне нужна. То есть, что я в ней нуждаюсь, жить не могу.

А я могу. Значит, еще одним разочарованным человеком станет больше. Странно, может быть, все от этого, от того, что каждый за свою жизнь в чем-то неоднократно разочаровывается? В мире, в днях рождения, в чудесах, в людях? Вот и не остается в человеке уверенности в другой, неразочаровывающей жизни.