Возвращение в Пустов

— Нет, если вы в таком смысле…

— Петр, — сказал Шумер, — большинство людей привыкло существовать в очень узких рамках. Чаще всего их мир заканчивается на самих себе. Они не связывают себя ни с другими людьми, ни с пространством вокруг. Для них это нейтральная или даже враждебная среда. И пока они не осознают… некий Петр, скажем, не осознает, что он — это не только его тело, а еще и то, что он делает, и куда стремится, и что Петр — еще и эта дорожка, этот сквер, дом, воздух, стул под ним, что он отвечает за все и за всех и всюду, до тех пор ничего не изменится.

Петр ухмыльнулся.

— Нифига вы мне ответственности навалили!

— Что, не хочется меняться в такую сторону?

— А права?

Шумер улыбнулся.

— Какие права?

— Ну, если я захочу пожить в свое удовольствие? Например, убрал я дорожку, устал, могу я, по крайней мере, получить на неделю люксовый номер в гостинице на море?

— Петр, — сказал Шумер, — а что нужно, чтобы ты сам, добровольно и без криков про права, убрал мусор с дорожки, по которой ходишь?

— Я, вообще-то, не хожу…

— Допустим, ходишь. Ежедневно. На работы и с работу. Когда тебя достанет?

— Ну, когда будет совсем не пройти.

— То есть, сначала тебе нужно сделать совсем плохо?

— Эй-эй! — запротестовал Петр. — Делать плохо — это по другому ведомству. Это, кажется, уже перебор. Мы вроде бы хотим всем сделать хорошо.

— Петр, — сказал Шумер. — Человек не просто должен, как ты, чего-то хотеть. Ты можешь сказать мне, что жаждешь чистоты, но до последнего ходить по грязи. И как я могу тебе помочь измениться? Агитировать? Показать пример? Я показал пример. Я должен дать совок или веник? Я дам. Но действие я вложить в тебя не могу.

— Дело даже не в этом, — продолжил Шумер. — Дело в том, что тебе не хочется меняться. И ты боишься признаться в этом даже себе. Ты сказал мне: я с вами. Но, повторюсь, думал ты совершенно о другом. И здесь есть две стороны. Есть побудительный мотив, исходящий из положительного примера. Когда человек мысленно говорит себе: я тоже хочу так. А есть мотив, исходящий из отрицательных внешних условий. Когда человек говорит себе: я больше не могу так.

— И опять дело даже не в этом, — сказал Шумер. — Дело в том, что даже два этих мотива в основном направлены на достижение привычного комфорта. Человек, по сути, не меняется. Он вообще меняет не себя, а часть того пространства, где обитает. Подстраивает, обставляет, уминает в удобный интерьер, чтобы потом, грубо говоря, усесться перед телевизором с пивом и больше не делать ничего. Это, конечно, не так уж и мало, но к внутреннему росту не имеет никакого отношения.

— А вам что, — спросил Петр, узя глаза в недобрые щелки, — нужно, чтобы мы ишачили без перерывов до самой смерти?

— Хорошо, Петр, — сказал Шумер. — Как ты себе представляешь жизнь вообще? Это что? Это поиск удовольствий или все-таки последовательная работа над собой? В каком случае ты сможешь сказать себе, что жил не напрасно?

— В обоих!

— Тогда не понимаю твоих претензий, что я должен все изменить. Ты всегда можешь заняться поиском удовольствий.

— Ага, — хмыкнул Петр, — а деньги? Удовольствия стоят денег.

— Так ты в действительности хочешь денег?

— Нет, просто это же мерило всего. Вы сами говорили. Вот что надо менять!

— И как?

— Ну, это вам лучше знать!

Шумер улыбнулся.

— Пойми, Петр, здесь есть взаимосвязь — мир меняется, когда люди меняются. Нельзя отменить деньги, пока люди видят в них смысл жизни. И тебя нельзя в одночасье сделать добрым или ответственным, пока ты ищешь чего-то другого. Вернее, у меня вообще не получится это сделать. Это внутренний процесс.

Он сделал паузу.

Как и в поезде, мир замер в ожидании его слов. Необыкновенная тишина сошла на кухню, прекратили скрипеть половицы и перекрытия, мебель сжалась, слиплась, не желая издать ни одного случайного звука, проглотила угли печь, за окном утих ветер, и даже лампочка у Шумера над головой забыла едва слышно потрескивать.

— Петр, — сказал Шумер, — я не знаю, как сделать людей добрыми. Потому что доброта — это не сироп и сопли, а твердое желание видеть добрым весь мир. Если ты сейчас не понимаешь, ты поймешь потом.

— Как можно сделать человека добрым? — горько произнес Шумер, взглянув на замершие стрелки часов. — Как? Как его изменить, заставить отодвинуть семью, дела, друзей, обещания, предвкушения, планы? Что мне с ним сделать? Бить? Лупить? Напоминать? Являться? Ежечасно и ежедневно? Ежеминутно? И кто я буду тогда? Я превращусь в надсмотрщика.

Нет, Петр, доброту и любовь человек должен взрастить в себе сам. И то, что он вырастит, уйдет в мир и изменит его.

Многие отступаются, Петр. Но есть хуже. Многие считают, что с них достаточно одного поступка, одного проявления, одной монетки. Или двух. Или даже трех. И все, они откупились, успокоили совесть, мысленно признали за собой великодушие. Неплохие, в сущности, люди, но можно ли их назвать добрыми?