Возвращение в Пустов

Ложка стукнула о тарелку.

— Слушайте, а эта девушка? — спросил Петр. — Вы всех сюда из купе перетащите?

— Вряд ли.

— Кстати, вам придется кормить еще и ее. А она, по-моему, ничего руками делать не умеет. Я еще в поезде заметил.

Сказав это, Петр занялся картошкой с грибами, а сосиску откатил к краю, оставил напоследок. Зубы его клацнули о ложку.

— Я пока не знаю, что с ней делать, — признался Шумер.

— Это я могу решить, — сказал Петр.

— Как?

— Ну, вы же не собираетесь с ней любовь крутить? А таких, как она, обязательно трахать нужно. Иначе они портятся.

Шумер улыбнулся.

— Петр, тебе сколько лет?

— Двадцать. В июле двадцать один исполнится.

— И ты все знаешь о жизни?

— Есть вещи общеизвестные. — Пожав плечами, Петр собрал в горку остатки картофеля. — Я вам говорю, она взбесится, если вы будете держать ее на расстоянии.

— Зачем же она пришла ко мне?

Петр хмыкнул.

— Затем же, зачем и все остальные телки выбирают мужиков побогаче. Они ставят на победителя, на самого успешного самца.

— Я — успешный самец? — улыбнулся Шумер.

— Я же не говорю, что все их ставки оправдываются. У них там свои соображения в голове. Это вообще инстинкт.

— Чего?

— Инстинкт продолжения рода. Ну, чтобы предполагаемые дети были обуты, одеты, не голодные.

— Понятно. Ты — циник.

— Раннее взросление. И мать у меня была не то чтоб… Так что вы знайте, — сказал Петр, — она ждет от вас этого…

Подобрав сосиску, он поднес ее к губам и сделал несколько движений, когда сосиска то наполовину скрывалась во рту, то появлялась вновь.

— Я сам в этом разберусь.

Шумер встал к чайнику, поискал глазами кружки — Галина, вполне обжившись уже, убрала их с удобной полки. Нашлись они в шкафчике.

— А у тебя, Петр, тоже инстинкт? — спросил Шумер, повернувшись к собеседнику. — Ты тоже ставишь на победителя?

Петр прекратил жевать.

— Нет, я не поэтому.

— А почему?

Шумер разлил теплую воду по кружкам. Ему было все равно, что пить.

— Вы не поймете, — сказал Петр, принимая свою кружку. — Я сам не понимаю. Это словно выше меня.

— Предназначение?

— Да. Наверное.

— Возможно, ты ошибся, — сказал Шумер. — Когда человек не понимает, почему и зачем он поступает тем или иным образом, это помутнение сознания.

— Но вы…

— Я тебя разочарую. Я не стану собирать толпы и проповедовать. Увы. Я не стану бороться с городской властью. И я не стану показывать чудеса. Все это — дела давно прошедших дней. К ним нет возврата.

Петр отпил из кружки и сморщился.

— Это что?

— Чай, — ответил Шумер.

— Гадость. А сахар есть?

— На подоконнике.

Петр булькнул в кружку два куска сахара, потом еще один. Размешал, глотнул, снисходительно качнул головой — теперь чай его устроил.

— Такое ощущение, — сказал он, — что вы хотите от меня избавиться.

Шумер улыбнулся.

— Нет. Я хочу, чтобы ты осознал, что того, что ты себе навоображал, не будет.

— Как будто вы знаете, чего я себе навоображал!

— В целом, думаю, знаю.

Петр потемнел лицом.

— Это вас совсем не красит. В конце концов, есть приватность мысли.

Шумер улыбнулся шире.

— Мой юный Петр! Для того, чтобы понять, о чем ты думаешь, мне не обязательно лезть к тебе в душу. Или в голову. Если уж ты признаешь за мной некоторые способности, то, наверное, не можешь отказать и в знании человеческой психологии. Согласись, я вполне мог в этом поднатореть.

— И что?

— А то, что ты видишь себя моей правой рукой. Этаким всесильным Малютой Скуратовым при Иване Грозном. Или Александром Меншиковым при Петре Первом. Ну, или Григорием Потемкиным при Екатерине Второй. Скажешь, не так?

Петр отвернулся к окну.

— В этом что, есть что-то плохое? — глухо произнес он. — Великие люди.

— Я — не великий человек.

— И в чем же дело? — спросил Петр, не поворачивая головы.

Его смутное отражение в стекле скривило рот. Не соответствовал Шумер его представлениям о мессии, никак не соответствовал. День, два, неделя — и Петр не выдержит и сорвется, разругается вдрызг. В этом знании были многия печали.

Шумер вздохнул.

— А надо ли мне это?

— Да как же! — Петр закрыл лицо ладонями. — Какой-то бред! Кого я пытаюсь учить? Азбучные же истины! Апостол указывает учителю! Вы так правильно в поезде говорили о деньгах и о бессмертии, что я проникся, — убрав руки, он посмотрел на Шумера. — Вы же сами убеждали нас, что надо менять людей, менять их мировоззрение, иначе тупик, капут, так меняйте, господи, у вас все для этого есть.

— Все?

— Ну, может быть, кроме желания.

Шумер потер лоб.

— Да, удивительно. Полчаса назад я думал, что закрыл для себя эту тему.

— Тема просто вечная.

— Ну, да.

Шумер отхлебнул чаю. Петр, глядя на него, сделал то же самое.

— Вы должны быть решительней, — сказал он.

— Я решителен по самое немогу, — серьезно сказал Шумер.

— И что вы будете делать?

— Ничего.

Петр поперхнулся. Несколько секунд он судорожно корчился над столом, пока неудачный глоток не вышел через ноздри.

— Кхо-кха!

Вода брызнула на столешницу, закапала у Петра с подбородка, и он неуклюже попытался прекратить ей путь ладонью. Шумер бросил ему чистую тряпку.

— А если бы я умер? — сердито спросил Петр, вытирая лицо.

— В смысле?

— Вы бы так и смотрели, как я умираю?

Шумер улыбнулся.