Возвращение из ада

После многочасового похода по тундре этот арестантский город, сотканный из колючей проволоки и сторожевых вышек, щедро освещенный электрическим светом, показался нам подлинным раем. Наконец-то добрели. Теперь добраться бы до какого-нибудь барака, укрыться от мороза, ветра, прижаться к печурке, достать сухарь или мисочку бурды…

Однако никто не спешил выйти к нам, пропустить в этот «рай». Все было глухо, как в могиле.

Мы сбились в кучу, как табун лошадей перед бурей. Ветер пронизывал насквозь. Приплясывая на месте, чтобы как-нибудь согреться, изголодавшиеся, околевшие на жутком морозе, мы ждали, проклиная начальство и все на свете, но никому до нас не было дела.

Время шло. Уже больше часа торчим мы на морозе, занесенные снегом, а ворота все не открываются.

Но как-никак мы уже были у цели, а как там с нашим профессором, который остался в тундре? Мысль о несчастном и его судьбе нам не давала покоя. Должно быть, конвоиру надоело там мерзнуть с больным зеком и он пристрелил его, зарыл в снежный сугроб и покинул его… Боль от этой мысли усилилась. Такого человека потерять в пути!

Наконец из караульного помещения вышел огромный, краснолицый детина в длинном черном тулупе и больших валенках, в меховой шапке-ушанке, с длинными рыжеватыми усами, окинул нас равнодушным, скучающим взглядом, снял неторопливо большие рукавицы, достал из кармана кисет с табаком, скрутил «козью ножку», закурил, глубоко затянулся терпким дымом и проговорил густым басом:

— Пополнение, значится, пришло… Так… А куда же мы вас денем? Забито все, как в бочке селедка. И откуда вы взялись на нашу голову? — Помолчав, он снова затянулся дымом, продолжал: — Придется вам строить для себя новые бараки, потом вас разместим… — Он пристально стал присматриваться к новым зекам и после долгой паузы, изрек: — Глянь, тут целый интернационал… Со всех краев, значится? И много, мужики, вам всыпали?

Все молчали и кто-то из задних отозвался:

— Вы бы, начальник, скорее пропустили. Не видите, перемерзли, как собаки…

— Ничаго, привыкайте, — рассмеялся он, — тут у нас воздух свежий. Как на курорте… Вот ты, рыжий, кто? Из Латвии, что ли?

Тот неохотно мотнул головой:

— Из Латвии.

— Сколько дали? По какой статье?

— Там, в бумаге, все написано, — махнул тот рукой, — вы бы нас в зону пустили. Мы погибаем…

— Ишь ты, какой шустрый. Ничего, не погибнешь. Живучи вы, антисоветчики!.. — Он ткнул пальцем на молодого усатого армянина: — А тебе, кучерявый, сколько дали?

Тот отвернулся, делая вид, что не слышит.

— Ты что, сукин сын, порядка не знаешь? — возмутился начальник. — Когда я спрашиваю, надо сразу отвечать. Понял?

— Понял… Десятку дали…

— Ну, это еще по-божески. Скажи спасибо… — Тебе сколько отмерили? — спросил он бородатого украинца, съежившегося от стужи.

— Двадцать пять, пять и десять…

— Ого! Солидно… А за что столько сыпанули тебе?

— Да ни за что! Разве сам не знаешь?

— Ты мне брось «ни за что»! — важно оборвал он его. — Врешь, как лохматый пес! Ни за что — десятку дали бы, — кивнул он на хлопца, которому десятку дали.

Кто-то из зеков рассмеялся, и начальник замялся, поняв, видно, что проболтался.

За воротами началось какое-то движение, послышались громкие голоса, ругань. Вот появилось несколько надзирателей в полушубках с блокнотами в руках.

Мордастый наш «собеседник» оживился. Выбросив окурок, он отдал команду построиться.

И началась нудная, долгая перекличка. Лагерные грамотеи то и дело сбивались со счета — и все начиналось с самого начала.

Казалось, эта новая канитель затянется до вечера, но Бог миловал и перед нами раскрылись тяжелые лагерные ворота.

И в это время кто-то из наших воскликнул:

— Мужики, гляньте, кажется, профессор!

Мы обернулись. По пустынной дороге, пробитой нами, с трудом волоча ноги, шел солдат и тащил на плечах казанского профессора, который с трудом дышал.

Мы обомлели, расступились, давая дорогу молодому, измученному солдату с его тяжелой ношей. У всех, казалось, отлегло от сердца, мы были восхищены этим молодым парнем в солдатском полушубке, готовы были снять перед ним шапки.

— Да, мужики, — отозвался кто-то вслух, — значит, есть еще на земле добрые люди… Притащили старика… Не погубили его…

Мы с необычайной благодарностью глядели на молодого, светлоглазого юношу, пропотевшего насквозь и не знали, как ему выразить свое восхищение.

Наша колонна втянулась в раскрытые ворота, и они закрылись за нами — Бог весть на сколько лет…

В каменоломне

Здесь, в этом знаменитом «раю», узники не едят даром свою пайку хлеба.

Оказывается, это был еще не главный лагерь, а пересыльный. Здесь мы пробудем какое-то время, пока нас «рассортируют» и придут «покупатели» отбирать зеков на работу.

На сотни километров по тундре раскинулись угольные шахты. Нам еще предстоит путь на рудники.

Казалось, что после стольких мучений, такого трудного перехода мы окажемся под крышей, сможем отогреться, прийти в себя.

Но не тут-то было!

Сначала долго пришлось стоять возле каптерки — полу-развалившегося барака, чтобы получить старый бушлат, фуфайку, башмаки.