Возвращение из ада

Я сидел и вспоминал наши фронтовые встречи, беседы. В какие только переплеты не попадали, сколько пережито. Мечтали о новых временах, о жизни. Думали: когда доживем до победы, все пойдет по новому руслу…

И вот мы встретились… Оба испытываем страшную неловкость.

— Подсудимый, есть ли у вас вопросы к полковнику Ретову? — вновь обращается ко мне следователь.

Конечно, есть! Но я мотаю головой: нет… Моя судьба уже предрешена, и полковник мне ничем не поможет. Он может только себе навредить. Каждый военный все же мечтает быть генералом…

Я исподтишка следил за тем, как мой знакомый читает «дело». Лицо его менялось, становилось то бледным, то багровым. Должно быть, ему было противно читать бред, собранный, состряпанный и аккуратно подшитый в этой папке. Мне почему-то казалось, что вот-вот он вскочит с места, отшвырнет от себя папку и крикнет: «Не может быть! Неправда! Я этого человека знаю!» Но он быстро и нервно переворачивал страницы, стараясь не встречаться со мной взглядом. По должности своей он, видимо, был втянут в эту мерзкую игру, понимая, что ничего переделать он не в состоянии. Ничего в мою защиту сказать тем более не может. Мне казалось, что первые страницы он еще читал, а потом просто их перелистывал, зная, как тут сочиняются обвинения, пишутся протоколы…

Полковник торопился. Он часто посматривал на часы. Следователь на него поглядывал удивленно. Тот никаких вопросов не задает ни «обвиняемому», ни ему. Стало быть, Ретову все ясно. Придраться не к чему?..

Ретов задал ему несколько пустяковых вопросов. Нахмурившись, выслушал ответы, поднялся с места, подошел к окну и долго молчаливо стоял там. Чувствовалось, что он ждал конца. Видно было, что он облегченно вздохнул, когда пришел надзиратель, чтобы отвести меня в камеру.

Полковник проводил меня до порога настороженным взглядом.

С тяжелой душой плелся я к дверям своей обители.

Неожиданная встреча с фронтовым товарищем взволновала меня. Немного утешало то, что еще один человек просмотрел мое «дело» и лишний раз убедился, какое коварство совершается в этих стенах, под этой крышей, какая фальш фабрикуется здесь и кто является подлинным преступником. Я понимал, что никто ничего не может здесь изменить, тем более помочь мне в беде, но пусть хоть люди узнают, что здесь происходит. Теперь не расскажут, это они сделают спустя годы, когда что-нибудь немного изменится. А изменится, ли? Возможно, когда нас уже не будет в живых, этот полковник, уйдя в отставку, сидя на скамеечке в городском парке в кругу таких же, как он, невзначай расскажет, как он вынужден был поставить свою подпись под приговором невиновного человека, фронтового товарища, которого отлично знал, и как у него тогда обливалось кровью сердце.

Утром, когда дежурный обходил камеры, проверяя, никто ли из узников не сбежал, не совершил подкоп, не скрутил из простыни веревку, чтобы повеситься, спросил меня для проформы, нет ли вопросов, жалоб к администрации этого заведения, — мне пришла в голову шальная мысль. Набравшись духу, я твердо сказал:

— Да, есть…

— Что именно? — уставился он на меня мрачным взглядом, зная, что тут никто из узников вопросов не задает, это все равно напрасно.

— Я должен сделать очень важное заявление военному прокурору Ретову, который меня вчера допрашивал. Пусть вызовет меня на пять минут или сам зайдет… Только ему могу сделать это заявление. И срочно…

Тюремщик смерил меня скептически с головы до ног, усмехнулся, мол, ишь, чего захотел. Однако на всякий случай записал в блокнот мое требование и пробурчал:

— Ладно, передам… Прокурору больше нечего делать, как ходить к вам по камерам…

И захлопнул за собой дверь.

Время шло, но прокурор ко мне не приходил. Никто, видать, и не собирался меня вызывать. Я и сам вскоре в этом убедился.

Собственно, что я ему мог заявить, требовать. Он отлично понимал, что участвует в чудовищном спектакле, и просто плыл по течению, зная, что один неосторожный шаг, одно неосторожное слово, даже лишний взгляд, реплика, может и его погубить, привести на тюремную скамью. Он, как и многие другие, уже привык к человеческому горю.

Я уже стал посмеиваться над своей затеей. Мой знакомый полковник никогда не придет ко мне и меня не вызовет к себе. Он, видно, рад был, что наша встреча быстро закончилась, и больше он меня никогда не увидит. Ретов выполнил свой служебный долг, а все остальное его не волновало. Своя рубашка, говорят, ближе к телу.

Обо мне словно все забыли. Я знал, что моя судьба скоро будет решена. Ничего хорошего ждать мне не приходится.

Я ходил взад и вперед по камере. Было у меня какое-то странное предчувствие — сегодня что-то должно произойти в моей тюремной жизни, но, что именно, не мог предугадать.