Возвращение из ада

В кабинет вошел энергичной походкой пожилой, невысокого роста полковник в обычном кителе и армейских погонах, резко отличавшихся от темно-синих, которые носят служители этого строгого заведения. Из-под фуражки виднелись седые волосы. Суровое лицо было чисто выбрито. Он взглянул на меня большими серыми глазами, на какое-то мгновение задержал на мне свой удивленный взгляд, и мне даже показалось, что его лицо немного вытянулось.

Быстро, словно в испуге, он отвел взгляд.

Я почувствовал, как у меня забилось сильнее сердце.

За эти долгие месяцы заключения я уже привык видеть начальников разных рангов: мрачных сержантов, старшин, самодовольных, напыщенных майоров, генерала, привык и к их погонам темно-синего цвета и значкам с мечами наперекрест, но этого общевойскового полковника с неуклюжей выправкой, седой головой, с портфелем в руках увидел тут впервые.

Как он здесь оказался? «Белая ворона», — мелькнуло у меня в голове.

Мой следователь встрепенулся, вскочил с места, вытянулся, быстро застегнул ворот гимнастерки, на которой сиротливо блестела какая-то медалька, на его лице появилась угодливая улыбочка. Он придвинул ближе к столу стул для полковника, что-то промямлил и опустился на свое место.

Положив на стол портфель, полковник порылся в нем, снова мимоходом бросая на меня взгляды.

Тускловатый оконный свет озарил его, и я увидел удивительно знакомое лицо. Сердце вздрогнуло. Где же я мог его встречать? Откуда я его знаю?

Он перебросился со следователем несколькими сухими фразами, придвинул к себе пухлое «дело» и стал вчитываться в него.

Тем временем следователь с напускной строгостью обратился ко мне:

— Подследственный, ставлю вас в известность, что преступление вы совершили не один, а с группой антисоветского центра. Поэтому согласно процессуального кодекса в разборе вашего дела должен также принимать участие военный прокурор округа, полковник Ретов… Может, у вас будут вопросы к нему?..

Услыхав эту фамилию, я оторопел. Так вот почему этот человек показался мне таким знакомым! Да, это тот самый Ретов! Правда, я его знал еще майором, а теперь он чином повыше. Мы с ним служили в одной армии. Он работал в армейской прокуратуре, и мы нередко встречались на фронтовых дорогах, на Курской дуге, затем в пинских болотах, в Белоруссии, на Березине, затем в Бресте, под Варшавой, на Висле, Одере…

Ну, конечно, это он, Ретов! Вот где нам довелось снова увидеться спустя пять лет после войны! Он в роли прокурора, а я…

Полковник оторвал глаза от фолианта и уставился на меня.

Боже, как он на меня посмотрел! Теперь я понял, что и он меня узнал. Я увидел в его глазах тень неловкости, участия, боли и вместе с тем беспомощности.

Полковник перехватил на себе пристальный взгляд следователя и немного смутился. Я понял, что мы не должны подавать вида, что знакомы, что вместе воевали, были в одной армии, на одних и тех же фронтах. Нет, ни в коем случае следователь не должен знать этого. У полковника могут возникнуть большие неприятности. Шутка ли — «знакомство с «врагом народа»!

Настала минута молчания. Следователь ее нарушил, снова обращаясь ко мне:

— Если у вас, подсудимый, имеются какие-нибудь вопросы, я могу вам разрешить обратиться к полковнику…

Да, конечно! Будут у меня вопросы, да еще какие! Но как я могу их задать, когда между мной и Ретовым сидит этот мрачный горбун и сверлит нас глазами. Полковник был ошарашен, увидев меня здесь. Он долго присматривался, не почудилось ли это ему? И, убедившись, что это так, опустил глаза.

Следователь между тем не спускал с него взгляда. Должно быть, не испытывал к нему особого доверия как к человеку не его парафии — «общевойсковик». Сколько таких было погублено в таких же застенках! Должно быть, эти люди по сей день тихо, негласно враждуют между собой, относятся друг к другу с недоверием и подозрением.

Не хватало только, чтобы следователь, который ко всем относится с подозрением, узнал, что мы — старые знакомые, были вместе в одной части во время войны!

Да, с Ретовым мы в годы войны воевали против настоящего врага — немецких захватчиков, а теперь?..

Я заметил, что и полковник испытывает какую-то неловкость, скованность. Он, видать, знал, что ничего не в состоянии решить. Его присутствие было формальным, он должен был просто подкрепить своей подписью сфабрикованное «дело» против меня и моих коллег.

Я понимал, что в этих стенах Ретов не отважится выразить свое возмущение неправедным актом, остановить руку палачей, заявить, что мой арест — это преступление перед законом, никогда тот не был «врагом», это он знал и мог бы поручиться за меня. Но тогда бы ему пришлось сесть рядом со мной… Страх и неуверенность владели теперь им. И он нервно листал страницы пухлого «дела», на обложке которого виднелся синий штамп: «Хранить вечно».

Я ему сочувствовал, читая по глазам его мысли.

Есть ли у меня вопросы к этому человеку, с которым я мог бы запросто, с доверием заговорить. Но я не могу его ставить в неловкое положение. Он — на службе…