Возвращение из ада

Я понимал, что именно так заключение экспертов будет написано. В этой чудовищной конторе деньгами не разбрасываются. Все эксперты получили за этот поклеп по несколько тысяч рублей…

Меня интересовало, кто создал этот «шедевр» литературного «исследования».

Следователь наотрез отказался назвать фамилии сочинителей. Но я настаивал, и мне показали подписи. Там было несколько имен. Некоторых я не знал и не слыхал никогда о них. Но меня поражали двое, которых я отлично знал. И мой следователь указывал на них пальцем и едко улыбался: «Ваши коллеги написали. Им-то можете верить…»

Я остолбенел. Стояла размашистая подпись: Иван Ле (Мойся) и Д. Хайкина…

Не знаю, как они смогли под такой гадостью поставить свои подписи! Что их заставило покрыть себя позором?

Следователь понял, о чем я думаю и чем я так потрясен. Он бесстрастно сказал:

— Им не стыдно… Они знают, оттуда, куда мы вас отправим, еще никто не возвращался… А экспертиза никогда не будет обнародована. А их вы никогда в жизни не увидите…

— Помилуйте, — возмутился я, — но ряд произведений, на которые Иван написал такое заключение, он напечатал в своем журнале, когда был редактором…

Усмехаясь, следователь развел руками:

— А это нас не касается… Он написал и подписал, а не я. Вы, знаю, сведущи в библейских делах… Там, кажется, написано: «Неисповедимы пути Господни»… Нам нужно все «оформить» как положено, тютелька в тютельку… Порядок, знаете, такой. Вот и приложим к вашему делу заключение экспертизы… Вот так…

Я покинул кабинет следователя потрясенный. Не мог успокоиться. Несколько ночей не спал, не мог глаз сомкнуть. Мысленно искал причину человеческой подлости, коварства…

Кстати, спустя несколько лет мне пришлось прочитать еще одну экспертизу. Более страшную. Имею в виду сфабрикованное «дело» Еврейского антифашистского комитета. Оно шло под непосредственным наблюдением «великого и мудрого отца народов». Завершилось оно расстрелом выдающихся писателей, классиков еврейской советской литературы — Давида Бергельсона, Переца Маркиша, Давида Гофштейна, Льва Квитко, Ицика Фефера…

В многотомных папках этого позорнейшего «дела», на котором поставлен штамп «хранить вечно», лежит заключение экспертизы. Под этим «литературоведческим шедевром эпохи» стоят подписи тех, кто приложил руку к страшнейшему убийству ни в чем не повинных великих писателей современности. Подписи литературных деятелей с высокими профессорскими именами и званиями.

Они не думали, что когда-нибудь их имена будут обнародованы. Но просчитались. Их имена стали известны. Они избежали праведного суда, то пусть их судит справедливейший суд наших народов…

Вот их имена: В. Щербина, Ю. Лукин, Г. Владыкин, С. Евгенов…

Под смертным приговором, вынесенным великим поэтам, стоит подпись генерал-лейтенанта Чепцова. Кто выполнил смертный приговор, совершив злодеяние века, — подпись неразборчива. Убийца очень спешил…

Скоро год как я нахожусь в заточении рядом со своим домом и не могу туда попасть хоть на несколько минут. Какое изуверство!

Я уже понимаю, что никакого суда не будет. Со мной поступят так же, как с тысячами невинных жертв произвола. Состряпано несколько протоколов, приложено заключение экспертов, и надо готовиться к худшему — в дальнюю, неведомую дорогу. Видать, навсегда.

Убитый горем, я возвращался в свою обитель. Не хотелось никого видеть, ни с кем не встречаться. Что я скажу моим сокамерникам. Рассказать ли о том, как продали меня люди, которые знали меня много лет, которым я делал в жизни столько добра? Сколько раз я приходил им на помощь, когда они попадали в беду?

Несколько дней я шагал по камере как неприкаянный, ни с кем не разговаривал, ни на кого не глядел. Мои сокамерники смотрели на меня с участием, не представляя себе, почему я так изменился. Все время я старался поддерживать их веселым словом, строил добрые планы, успокаивал, говорил, что должна наступить перемена в нашей жизни. Не может долго царить тьма. Непременно нам еще улыбнется счастье и кончится этот кошмар.

А время тянулось медленно. Никакого просвета и близко не видно было.

В один из таких мрачных дней в нашем коридоре послышалось какое-то оживление. Кого-то выводили из соседних камер, а кого-то приводили. Клацали тяжелые замки, засовы.

Что там происходит?

Мы настороженно прислушивались, притихли, испуганно глядели на дверь. Не коснется ли этот шум нас? Может, кого-то вызовут? «С вещами» или «без вещей». К следователю на допрос или в карцер?

На сей раз пришли по мою душу. «Без вещей…» Снова прогулка по извилистым коридорам. И вот я очутился в кабинете сутулого следователя. Он, как обычно, был озабочен, погружен в какие-то бумаги. Делал вид, что завален важной государственной работой. Долго не поднимал на меня свои бесцветные глаза. Я уже не ждал его приглашения, сам опустился на табуретку в углу, прикованную к полу. Пару раз кашлянул, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, но никакого впечатления. Хозяин то ли что-то читал, то ли дремал.

Его разбудил скрип дверей.