Возвращение из ада

Когда же наконец состоится суд и будет ли он вообще? Неужели мне придется изведать те страшные места, лагерь, жизнь за колючей проволокой? Несколько лет, кажется, совсем недавно я освобождал Освенцим, Треблинку. Я этот земной ад видел своими глазами, видел дым, который витал над крематориями адских фашистских лагерей. Мы, солдаты, тогда поклялись, что никогда не допустим такого на земле…

И вот сами становимся жертвами произвола, дикости. Что же происходит на нашей земле?

Не давала покоя мысль: сколько мне еще шагать по мрачной камере и жить в полной неизвестности? Когда придет конец этому кошмару? Не раз, вытягиваясь на своей тюремной койке, я закрывал глаза и думал: хоть бы так уснуть и больше никогда не проснуться! Но тут же вскакивал в холодном поту от злости, обиды, негодования и спрашивал самого себя: за что? За какие грехи?! Ненависть к палачам клокотала в груди, и чувствовал, что мог бы теперь разнести эти проклятые стены, но тут же подумал о своей беспомощности, бессилии.

Казалось, с того дня, как меня бросили за решетку, прошла целая вечность.

Оторванный от всего мира, я не знал, что творится на свете Божьем. Только приглушенные трамвайные звонки, доносившиеся сюда поздней ночью, свидетельствовали о том, что по ту сторону еще теплится какая-то жизнь, что там еще ходят по улицам люди, бегают трамваи, машины. Значит, не всех еще загнали в тюрьмы. Если вспомнить солдафонские остроты некоторых следователей, то получается, что те, кто находится по ту сторону каземата, лишь ожидают своей очереди, когда освободятся камеры… Человечество делится на две категории: те, которые уже сидят, и те, которые находятся по недоразумению на свободе…

Сколько месяцев я уже тут томлюсь, а мои мучители не могут завершить работу, обвинения настолько надуманы, что рассыпаются, как песок, и они нервничают, злятся. Торопят экспертов, чтобы те побыстрее написали, что от них требуется.

А те почему-то медлили.

Снова и снова водили меня на допрос к следователям, а те в десятый, сотый раз повторяли одни и те же нелепые вопросы. Их безумные обвинения вызывали у меня не только раздражение, злость, но и смех, что особенно возмущало тюремщиков. Много раз я их ставил в неловкое, глупое положение.

— Ну, вот вы сказали, — сказал я как-то надоедливому следователю, — что я, как и мои коллеги, продался «международному империализму», какому-то «центру», хоть это явный бред, тогда ответьте, сколько они мне заплатили? Ведь даром кто же станет заниматься таким опасным делом?

Следователь позеленел от злости: как это я ему задаю такие каверзные вопросы? Оказавшись в глупом положении, он все же попытался выкрутиться:

— Спрашиваете, как с вами расплачивались? У них разные возможности имеются. Очень просто. Когда вас арестовали, мы произвели у вас дома тщательный обыск и изъяли много материалов, рукописей, книг, фотографий. А там нашли пикантные книжонки. Около тридцати томиков некоего Алейхема…

— Вы имеете в виду Шолом-Алейхема? — вставил я.

— Да… Да!..

— И что же? Это великий писатель. Классик мировой литературы… Вы что, запретили его? Может, и он «враг народа»?..

— Вы напрасно смеетесь, — следователь уставился на меня злющим взглядом. — Это не так безобидно, как вам кажется… Книги-то изданы где? В Америке?! У ваших хозяев? Ну, вот они, значит, платили вам книгами… Классовые наши враги ничем не брезгуют для проведения своей враждебной работы… Вот и вы попались им на удочку… Книги в шикарных переплетах вам захотелось?..

Я смотрел на этого человека и не знал, что ему на все это ответить. Чем они тут занимаются? На что тратятся миллионы народных денег, чтобы заниматься переливанием из пустого в порожнее!

Как смеялся бы великий юморист Шолом-Алейхем, узнав, что его книги находятся в кутузке, за тюремными решетками!

Я долго сидел, не мог прийти в себя. Это было бы очень смешно, если б не было так грустно, так трагично!

Прошло немного времени, и следователь вызвал меня.

На сей раз у него было приподнятое настроение. Он необычно весел и разговорчив. Он явно меня интриговал, не собираясь сразу же начинать допрос. Я заметил, что произошло какое-то важное событие, которое очень порадовало моего следователя. Он долго с ехидной ухмылкой глядел на меня и наконец заговорил:

— Плохо вы себя вели… Все отрицали, думали, что это вам так просто пройдет и вы обдурите следствие… Нет. Не выйдет… Даже ваши некоторые знакомые, я думаю, бывшие знакомые, вас изобличают… Вот как они вас пригвоздили. Теперь, пожалуй, никуда не денетесь.

Он высокомерно позвал меня к столу, достал из ящика лист бумаги и небрежно бросил мне:

— Читайте… Наслаждайтесь…

Я взял бумагу в руки и стал читать. Это была та самая «экспертиза», о которой много раз мне напоминали. Написано телеграфным «штилем», напоминающим донос. О трех десятках моих книг было сказано немного. Точно то, что было продиктовано следователями. Все, что я создал за годы моей творческой деятельности, оказывается, являлось «клеветой на советскую власть, контрреволюция и национализм…»

Коротко и ясно. Меня это не удивило.