Возвращение из ада

Сосед снова мечется по камере, не обращая на меня внимания, словно меня здесь нет. Хватает крышку от «параши» запускает ее в дверь, и она раскалывается на несколько частей, истошно кричит, ругается последними словами, снова колотит сапогом по дверям и требует суда и трех свидетелей: Сталина, Рузвельта и Черчилля, к тому же еще требует, чтобы забрали «на изучение» его мозги, а он и без них обойдется.

Измученный, издерганный, я опускаюсь на изодранный в клочья, грязный тюфяк. Голова раскалывается от боли. Хочется спать, но попробуй усни, когда не перестает бушевать мой несчастный сосед! Попробуй прийти в себя после всего увиденного, услышанного во время недавней встречи с генералом, от которого зависит твоя судьба. Что тот маленький человечек в пенсне и генеральских погонах может придумать, чтобы наказать нахального «врага народа»! Какую кару он мне выберет?.. Видно, снова применять собирается пытку бессонницей, но уже в измененном виде. Попробуй подремать хоть минутку в одной камере с Музыкой, который может выкинуть любые фортели. Ведь он явно невменяем, без тормозов…

А Музыка не перестает кричать, плакать, колотить кулаками в дверь, требуя трех важных свидетелей…

Вот раздается в коридорчике топот ног. Дверь распахивается, и вваливаются здоровые, высокие молодчики. Они набрасываются на Музыку, сваливают его на пол и выволакивают из камеры. Ко мне еще долго доносится его истошный крик, рыдания.

Мне так жалко человека. Представляю себе, как эти грозные, молчаливые молодчики его «приведут в божий вид», как они отобьют у него желание орать, нарушать «порядок» в этом жутком подземелье.

Сижу на тюфяке и прислушиваюсь к тюремной тишине. Все вокруг меня покрыто могильным мраком. Совсем потерял чувство времени. Если в прежней моей камере-одиночке еще можно было увидеть полосочку неба и я мог приблизительно определить время, то теперь вижу перед собой тусклый свет небольшой лампочки. Не могу даже определить, сколько уже отсутствует мой буйный сосед. Мне ужасно жаль его. Больной, несчастный человек. Это, кажется, самый большой грех: держать в тюрьме таких несчастных, беспомощных людей. Они и так жестоко наказаны. Представляю себе, как эти дюжие молодцы, которые его недавно выволокли из камеры, «приводят его в сознание»…

Но вот снова слышится топот ног. Кто-то приближается сюда. Заскрежетал замок. Втолкнули Музыку, который уже вовсе не был похож на себя. Мокрый с головы до ног. Рубашка на нем совсем изорвана. Лицо перекошено. Он что-то шепчет, размахивает руками. Куда-то пропало буйство. Он испуганно смотрит на дверь, дает мне какие-то знаки. Он тихо плачет. С трудом подходит в свой угол и падает на изодранный тюфяк. Он какое-то время молчит, затем негромко говорит сам к себе:

— За что они обижают конюха Степана Музыку? Там мои кони голодают. Надо им сичку подсыпать, а Степы нету… Пускай наш председатель их кормит, сатана… Упаковал меня сюда, вот пусть теперича попляшет. Стерва, рассказал ему анекдот, а он возьми да в район отнес… Так и так, Степан Музыка мне людей разлагает… Агитацию разводит… В Германии был… Ну и отвезли меня на председательской тачке прямо в тюрягу. Сиди и не гавкай!.. А я требоваю свидетелей Сталина, Рузвельта и Черчилля… Пущай мине судют… И там я скажу! За что, гады, бьют? Буду жаловаться…

Он вытирает грязными руками лицо, затем медленно поднимается с тюфяка, прижимается к мокрой стене и смотрит в одну точку, мотает головой и направляется ко мне, садится на корточки, улыбаясь:

— Не ведут свидетелей, тогда ты, батя, будешь свидетелем… Скажешь, что Музыка не вредитель и коней на конюшне не обижал. Какой корм был, такой и давал. Ни одна коняка у меня с голодухи не сдохла… Свои же буряки из дому тащил им. Жинка ругалась… Самим жрать нечаво, а ты своим питомцам… Что я мог сделать, животных жалко. А меня за вредительство. Раз, говорят, был в Германии, значит, хотел разложить колхозное хозяйство в артели, и получай, гад… Да в какой же Германии Музыка был? В Дахау его держали… Ну, как его — в лагере Дахау. Там били, ногами топтали гестапы, и тут бьют начальники. Где же правда? Вот ты, вижу, грамотный, объясни мне!

И он присаживается рядом со мной на порванном, грязном тюфяке и заглядывает мне в глаза.

Музыка снова плачет, вытирая кулаком слезы, и шепчет: