Возвращение из ада

Жуков закончил свою проникновенную речь, произнесенную на высокой трибуне. Снова прогремело могучее «ура!» Полуторатысячный сводный оркестр грянул церемониальный марш, дирижирует прославленный военный дирижер генерал Чернецкий…

Затихает марш. Слышна дробь барабанов. Это шагает по площади колонна суворовцев. Вот двинулась необычная колонна. Двести солдат. Они несут приспущенные флаги и штандарты разгромленной фашистской армии, несут штандарт, под которым Адольф Гитлер намеревался выйти на Красную площадь, когда его воинство возьмет столицу…

Под гул барабанов солдаты с захваченными в боях вражескими знаменами и штандартами, приближаясь к мавзолею, замедляют шаг, поворачиваются вправо и швыряют трофеи к подножью мавзолея…

Идут и идут стройным чеканным шагом колонны за колоннами.

Мы проходим с обнаженными саблями мимо трибуны, исполненные невыразимой гордостью оттого, что дожили до этого славного дня.

Гремит медь огромного оркестра. Сечет дождь, но все же радостно и приятно на душе. Мы твердо чеканим шаг. Гордо шагаем по Красной площади, мимо трибуны мавзолея и смотрим на невысокого человека с седыми усами, с помятым землистым, усталым лицом. Он улыбается, машет нам рукой. Кажется, он взглянул на меня пронизывающим взглядом…

И я очнулся. Открыл глаза. Где я нахожусь? Почему мне так душно? Нечем дышать. Хочу двинуться, но не могу, стою в этом адском ящике и не могу повернуться. Как я сюда попал? Кто меня тут заточил? Так это был сон? Мне это все почудилось?!.

Да, я вспомнил. То было давно, а теперь я заключенный, узник, меня затолкнули в живую могилу, и мне почему-то вдруг пришел на память незабываемый Парад Победы… Только что он прошел перед моими глазами. Мне улыбнулся вождь. Как же он это допустил? И я снова подумал, что Сталин не знает, что в стране творится, от него тщательно все это скрывают. Если бы ему можно было сообщить, рассказать, что вокруг творится!

Стены этого чудовищного здания все скрывают. Никто никогда не узнает, какие преступления тут совершаются. Здесь были разбиты сотни тысяч человеческих судеб. Вероятно, и меня ждет такой же конец. Я погибну, и никто никогда не узнает правду о моей смерти. Здесь никто не говорит, никто ни за что не отвечает. Даже через годы родные, друзья, близкие не смогут отыскать моей могилы.

Скажут: «Он был врагом народа…»

«Если враг не сдается, его уничтожают».

Вокруг было тихо как в могиле. И вдруг послышались шаги. Дверь медленно открылась, и я, словно в тумане, увидел надзирателя. Он окинул меня сердитым, мрачным взглядом и негромко пробурчал:

— Ну, контра, вылазь. Кончай отдыхать…

Я не мог двинуться с места. Все тело сковано, руки и ноги как бы омертвели. Широко открыл рот, чтобы глотнуть побольше воздуха.

Боже, сколько времени я простоял в этой живой могиле? Час, сутки, ночь? Казалось, целая вечность. Теперь я не способен был даже сделать шага. Представляю, какой у меня вид! Я даже не прореагировал на издевку надзирателя: «Кончай отдыхать», хотя в таких случаях не могу промолчать.

— Ну, чего ты возишься, шевелись… Или тебе тут нравится? Могу продлить удовольствие. Шевелись!

Должно быть, уже светает. Скоро наступит новый день. Что он мне принесет? Я нахожусь так близко от моего дома — всего в каких-то трех-четырех кварталах от этого каземата. Там сходят с ума мои самые близкие и родные люди, не спят, как и я, ждут не дождутся весточки от меня, не знают, что со мной — жив ли я еще? Там, в том же доме, еще остались мои друзья, товарищи. Наверное, никто из них не чувствует себя спокойно. Для всех, видно, было тоже громом среди ясного неба сообщение о том, что меня бросили за решетку. Так могут в любую минуту поступить и с ними. А возможно, они еще на воле? Хотя что это за воля? Несколько раз следователь цинично мне говорил: «Спи скорее, подушка нужна… Надо кончать «следствие» — нужна камера… Там целая очередь стоит к нам…»

Совсем недалеко отсюда — мой дом. Мои книги. Письменный стол, покрытый толстым слоем пыли. Видно, после того, как меня схватили на улице и потащили в этот каземат, дома был учинен обыск, точнее погром, и превратили мой кабинет в свалку, все перевернули вверх дном… И что они могли найти, кроме книг, рукописей, записных книжек…

Неужели там, на воле, может кому-нибудь из моих знакомых, товарищей взбрести в голову, что я совершил какие-то преступления? Неужели кто-то сможет поверить, что я был замешан в каком-то заговоре, изменил Родине? А каково теперь моему маленькому сыну, который еще недавно рассказывал ребятишкам-сверстникам в детском саду, как его папа «воевал с фашистами». А каково моей жене, которую ругали на собраниях, требуя объяснений, почему она вовремя не разглядела и не разоблачила мужа — «врага народа», где была ее большевистская бдительность? А каково было моей старушке матери, которая выплакала свои глаза, писала жалобы товарищу Сталину, чтобы освободил ее сына-фронтовика…

В дальнем окне я увидел полоску светлеющего неба. Откуда-то донесся отдаленный шум первого трамвая. Вот-вот настанет новый день.