Возвращение из ада

Несмотря на все его выпады, ругань, стук кулаком по столу, я все же заметил, что у него нет никаких материалов, никаких доказательств против меня. Туманные обвинения, общие фразы. Просто необходимо мне что-нибудь «пришпандорить». И это он должен сделать любой ценой, иначе зачем его будут держать на службе и платить жалованье. К тому же солидное.

Однажды поздней ночью, когда у него от усталости слипались глаза и смертельно мучил сон, на мой вопрос, вышел ли когда-нибудь хоть один человек из этих застенков на волю, случаются ли у них чудеса, когда кого-нибудь признают невиновным, он забылся и проронил:

— Мы тут работаем без брака… Коль птичка попалась к нам, в клетку, — пиши пропало. Навсегда захлопнулась клетка — и каюк. Наш начальник — Лаврентий Павлович, а Сосо — его лучший друг, понимают друг друга с полуслова. Нам только подай человека, а статью ему мы подберем, как пить дать…

Он усмехнулся сквозь дрему, и от этой сатанинской усмешки у меня по спине побежала мурашка…

Он иногда любил философствовать, показывать свою ученость, возможно, поэтому майор все свое негодование обратил на то, что я писал на еврейском языке. Этим я, мол, пробуждал в народе национальные чувства… А это есть преступление. Не только я, но все мои коллеги, которые пишут на этом древнем языке, сдерживаем процесс ассимиляции нашего народа, точнее, мы занимаемся вредительством и даже контрреволюцией. Мы, утверждал он глубокомысленно, скоро построим что? Коммунизм. А при коммунизме что будем иметь? Один язык на всех. Что это будет за язык? Конечно, русский… А все другие надо забыть раз и навсегда. Должна также быть одна культура на всех. А мы что делаем? Ставим палки в колеса, возрождаем другие языки, разные национальные культуры. Вот всех националов надо изолировать от общества, ибо они есть враги народа. Их надо убрать с пути…

Его «глубокие» теоретические рассуждения вызывали у меня улыбку, несмотря на всю трагичность моего положения.

Эта улыбка постоянно вызывала у него гнев, возмущение, приводила в бешенство, и он готов был меня растерзать. Останавливало его то, что он понимал: его теоретические экскурсы не очень убедительны, что-то не совсем логично.

Много дней подряд меня приводили в этот осточертевший мне мрачный кабинет, и я слушал бредни горбуна. К тому же, часто я тут заставал новых толкователей «теории», и все начинали допрос с самого начала.

Понятно, это меня чертовски раздражало.

Каждый день приносил все новые загадки. Отсутствие горбуна для меня тоже было загадкой, и я думал, что же с ним случилось? Куда он исчез?

Собственно, на кой черт он мне сдался? Мне нужен тот майор, как зубная боль! Какая разница, кто сидит в кресле, он или другой, — еще более мрачные, противные, тупые. В каждое слово, обращенное к тебе, вкладывали издевку, ненависть. Они все на один лад, десятилетиями вскормленные на ненависти к людям. В каждом видят врага, шпиона, националиста. Они мало отличаются друг от друга — одинаковые циники, задают одинаковые вопросы, сверлят вас хищным взглядом одинаково, повадки у них одинаковые, невелика разница между ними.

И все же я вскоре заметил, что один из них исчез, испарился. Что ж, подумал я, туда ему и дорога. Этих жуков тут хватает. Нет сутулого майора, придет иной на его место. Кому он нужен? Кто его когда-нибудь вспомнит?

Но вот прошло какое-то время и тот появился. Жив курилка! Он сидел, как и раньше, на своем месте. С его головы не упал ни один волос.

Оказывается, он отсутствовал столь длительное время неспроста. Был занят важными «государственными делами» по разоблачению опасного преступника… Меня.

В тот далекий четверг, когда меня посреди бела дня схватили в самом центре города, неподалеку от моего дома, втиснули в черную «Победу» и повезли в тюрьму, где скрупулезно обыскали с головы до ног, среди моих бумаг нашли командировочное удостоверение Союза писателей на длительную поездку в Карпаты. Я там некоторое время жил в рабочем поселке, на нефтепромысле, в горах. Я собирался написать книгу об этом удивительном крае, о нефтяниках и собирал материалы, присматривался к жизни рабочих.

Странный арестант! — возмущались следователи. — Он надеется, что вырвется из этих стен. Все начисто отвергает, отказывается подписывать протоколы допроса, ничего плохого не говорит ни о себе, ни о своих сообщниках, которые сидят в соседних камерах и в тюрьмах других городов. Организаторы антисоветского центра, служившего международному империализму, — некоторые уже признались, дали о себе показания, а этот хочет быть умнее всех. Продолжает настаивать, что никакого «центра» не существовало, что это все выдумки «органов». Нашел с кем спорить…

Кому он собирается доказывать, что все «дело» ничего не стоит, все построено на песке, — это, мол, сфабриковано от начала до конца, грязная история?..

Но кто этого не знает — органы никогда не ошибаются. Они располагают точными материалами, что писатели — это враги народа, а те, которые пишут на национальных языках, — яростные буржуазные националисты. Стало быть, их место в тюрьмах и лагерях.