Вознесение

Прошло несколько месяцев с тех пор, как он осмелился выйти за пределы участка. Сначала это были небольшие прогулки по окрестностям, но теперь Гленн направлялся к городскому парку, предвкушая пьянящий запах свободы.

Ноги помнили извилистую тропу, посыпанную мелкой щебенкой. Проходя под сводом высокой арки, Гленн вспоминал чудесный сад с фонтаном, расположенный неподалеку. До чуткого слуха долетел звук журчащей воды. В воздухе разливался аромат цветущих клумб и скошенной травы. Выставив вперед трость, он направился вглубь аллеи.

Порой ему казалось, что это лишь игра, нелепое притворство и если он раскроет глаза, то снова увидит все вокруг так же ясно и отчетливо, как и прежде. Но когда он открывал их, то оставался в непроглядной тьме, окруженный неприступным миром образов, хранившихся в его памяти.

Пес замер. Пошарив вокруг себя тростью, Гленн определил, что стоит перед скамейкой в конце парка. Гленн помнил это место. Раньше ему доводилось отдыхать у речки, протекавшей чуть ниже. А если замереть и прислушаться, то можно различить слабый плеск волн, который исходит от проплывающей мимо стаи уток. Они частенько прибиваются к песчаному берегу. Присев на деревянную скамейку, Гленн подставил лицо солнцу.

Хотя Гленн и не мог видеть, но он слышал и даже ощущал зеленые листья густых деревьев, раскинувшихся над ним. Их шелест сливался с тихим плеском волн.

Он постепенно осознавал всю глубину окружающего мира: пение птиц, прозрачный плеск воды и шум ветра, колышущего деревья. Чувствительный к переменам, Гленн наслаждался даже самыми незначительными вещами. Об увеличении поголовья уток на пруду он узнавал по плеску волн, исходящих от них, а о появлении новых птиц — по характерным трелям.

Отныне утро текло размеренно. Проснувшись, Гленн первым делом вслушивался в звуки за окном. Мерный топот ног по мостовой и удары дождевых капель по черепице крыши задавали ритм, который он научился безошибочно угадывать. Вскоре он заметил, что звуки как бы сливаются в единую симфонию, где каждому отведено свое место в оркестре. Один звук сменялся другим, за ним возникал третий. Иногда репертуар менялся, но само звучание от этого лишь выигрывало. Так, кваканье лягушек в пруду гармонировало с пением скворца.

Когда солнце садилось за горизонт, и сидеть на веранде, подставив лицо легкому ветру, становилось прохладно, Гленн заваривал зеленый чай из грецких орехов и тропических фруктов. Затем он брал книгу и, расположившись на диване, скользил пальцами по рельефным листам плотной бумаги. Гленн проводил пальцами по страницам, от которых пахло свежей типографской краской, и образы оживали на их кончиках. В полуночной темноте слышался лишь шелест переворачиваемых страниц да сопение пса.

Однажды, проходя мимо захудалой церквушки в конце улицы, Гленн уловил звуки музыки. Это был церковный орган. Звук едва пробивался сквозь шум плотного потока автомобилей. Вслушиваясь в волны нарастающей гаммы, Гленн пошел на звук. Трость уперлась в лестницу приходской церкви, и, поднявшись по высоким каменным ступеням, он оказался у массивных ворот.

Органные концерты в местной католической церкви проходили каждое воскресенье. А где еще, как не там, слепой мог бы насладиться обществом тех, кто закрывает глаза в порыве чувств? То, что прежде его не волновало, теперь хлынуло в распахнутую душу, впитывающую новые ощущения, как сухая губка впитывает воду. С чувством, расстановкой и глубоким благоговением он погрузился в нахлынувшее буйство звуков и запахов, оседающих на мочках ушей и кончике носа.

Вспыхнувшие образы мгновенно закружили гостя в водовороте ощущений, а затем погасли, будто рассыпанные на небе звезды. Перед его взором представали картины, похожие на те яркие сны, которые он видел и после того, как ослеп. Просыпаясь и протягивая к ним руки, он хватал пустоту, но ладони разжимались и образы исчезали.

День сменялся ночью. Ночь сменялась днем. Наручные часы продолжали отмерять бесконечный ход времени, и, сосредоточившись на едва уловимом движении секундной стрелки, Гленн мог разобрать шестьдесят коротких остановок на циферблате. Время то ускорялось, то замедлялось, и неизменно растворялось в топоте ног, шелесте листьев, скрипе двери. Воскресенье сменял понедельник, и лишь по мурашкам на озябшей коже Гленн узнавал, что наступил вечер. Утро сопровождалось криком соседского петуха. Отпала необходимость в календарях и блокнотах, заполненными мелкими заметками на каждый день, тянущийся, как жвачка жизни, которая с годами утрачивала вкус.

Гленн вслушивался в то, как медленно закипает вода в металлическом чайнике, как скворчит на сковороде фарш с мелко нарезанным луком, как хрустят под ногами ветки.