Вознесение

Страх проникал все глубже, в самые потаенные уголки души. Он подкрадывался все ближе, вторя нарастающим раскатам грома. Гленн ощущал дыхание смерти на своем затылке. Он хотел повернуться, раскрыть глаза, чтобы встретиться лицом к лицу с неизвестностью, таящейся в темноте. Но вместо этого он лишь вытянул ладони перед собой, сложив их в иступленной молитве. Затряслись оконные ставни.

Казалось, что дрожит сама земля, и эта дрожь прокатилась по всему дому. Гленн улавливал ее каждой клеточкой своего тела, пряча голову между коленями.

После очередного раската грома Гленн сильнее зажмурил глаза. Ему стало страшно от мысли, что он может прозреть в тот самый миг, когда окажется на пороге смерти.

Внезапно все стихло. Где-то в доме протяжно завыл пес.

Гленн поднялся с пола. Сел в кресло. Выдохнув, разжал побелевшие пальцы. Отыскал брусок. Покрутил в руках холодный нож. Ладони слегка покалывало от прикосновения к металлической поверхности. Запрокинув назад голову, Гленн открыл глаза и устремил невидящий взгляд сквозь потолок, в синеву прозрачного, как озеро, неба.

Образ медленно проникал в его мозг через сомкнутые веки.

Он был соткан из мыслей, страхов, тревог, буйства распаленного разума. Возникавшая картина рвалась за пределы сознания и впивалась острыми краями в раскрытую ладонь.

События минувшей ночи проступили на деревянном бруске. Страх стал по-настоящему осязаем. Пальцы свело от напряжения.

Новая фигурка оказалась ни на что не похожей. Это был не зверек, не человек, и даже не птица, а нечто совершенно иное.

Уставшими руками Гленн ощупал получившуюся статуэтку. Вырезая ее по частям, он не мог сложить мозаику из отдельных фрагментов. И только сейчас, подавив приступ тошноты, он собрался с духом. Гленн представил, как бросает фигурку в огонь, и языки пламени охватывают темный дуб.

Раздался стук упавшего на пол ножа.

Онемевшими пальцами он осторожно провел по дереву, считывая с поверхности созданный образ. Гленн был поражен. Вместо пробиравшего до дрожи уродства перед ним предстала гармония, принявшая идеальную форму. Грубые линии превратились в плавные очертания, а острые выступы сменились мягким рельефом. Но как ни старался Гленн, он не мог до конца ощутить фигуру, в полной мере постичь ее красоту.

Ужас прожитой ночи вырвался из цепких пальцев. Поблекнув, он слился с яркими тонами наступающего рассвета.

Гленн отворил дверь на веранду. Постоял, вдыхая свежий после дождя воздух, и снова раскрыл глаза. Сквозь белую пелену пробился слабый солнечный луч. Утро еще никогда не было таким спокойным.

Солнечный зайчик

Ягнятина была такой нежной, что буквально таяла во рту. С языка кусочек мяса перекатывался на нёбо, а потом возвращался обратно. Запив мясо прохладным соком из свежих апельсинов, мужчина причмокнул и улыбнулся, демонстрируя целый ряд ослепительных зубов.

Отставив стакан в сторону, Эдвард Лейнхард, или просто Эдвард, или, как его называли друзья и коллеги, Эдди, разделался с последним кусочком, остававшимся на фарфоровой тарелке. Приборы легонько звякнули. Сняв фартук, Эдвард-Эдди покончил с трапезой.

Утренний воздух бодрил. Дорога на работу лежала через благоухающий цветочный парк. Где-то пел дрозд. Эдди остановился. Прислушался. Постоял несколько минут в глубокой задумчивости и двинулся дальше.

Во рту ощущался хвойный привкус еловых веток. Стоило открыть рот, как язык начинало слегка пощипывать, как это бывало в детстве, когда глотаешь кислую шипучку и морщишься от резкого вкуса. Теперь таких шипучек не найти — они давно исчезли с магазинных полок.

Эдди сплюнул прямо в солнечный луч, скользнувший по его блестящим остроносым туфлям. Они походили на нож, которым режут лимонное суфле. Зашуршал гравий под ногами.

Эдди свернул направо. Отсчитав сто тридцать шагов и дойдя до огромного дуба, он повернул налево, прошел еще девяносто три шага, оставил позади цветущий парк и вышел на остановку.

Автобусы, словно громадные киты, плыли по выделенным полосам асфальтового океана. Через какой-то час пассажир из одного района города был уже в другом. А это не так уж и много, тем более для того, у кого к подошве прилип гравий, а во рту осталась свежесть хвои.

Сотрудники стеклянного офиса приходили на работу к девяти. Они лениво подходили к своим компьютерам, зевком приветствуя коллег.

Цифры, появляющиеся и гаснущие на тонком экране, складывались в формулы. Курсор метался из стороны в сторону. Звонко щелкали кнопки клавиатуры.

Отхлебнув кофе, Эдди зажмурился.

Он улавливал каждый шорох, скользивший по коридорам здания, и ловил его своим воображаемым сачком. Как только где-нибудь в углу раздавалось трепыхание крыльев, Эдди уже был тут как тут. Это мог быть небрежно брошенный карандаш, остановившийся у края стола. Или случайный скрип дверцы шкафа. Ничто не могло ускользнуть от чуткого слуха Эдварда Лейнхарда.

— Эдди! Ты здесь? — послушалось внезапно совсем рядом. Чья-то рука опустилась на плечо. Две фигуры заслонили свет плафона на потолке. На Эдди строго глядел начальник.

— Лорейн, — представил он девушку.