Отсутствие законных способов сопротивления правительству – очень важная черта деспотизма. Когда такие методы недоступны, недовольные и отчаявшиеся люди берутся за оружие и в конце концов свергают старую власть. После этого новые правители оправдывают свои действия тем, что их дело правое, а прежний режим совсем прогнил, а историки и философы объясняют периодическую смену династий теми же причинами. На основе этих событий и идей было выведено так называемое право на восстание.
Термин «право на восстание» крайне неудачен, ибо он смешивает юридические и моральные аспекты. Официальные дискуссии о том, как развивалась и угасала династическая власть, преподносились обществу как способ предупреждения будущих мятежей, а не как руководство ими, и право на них, разумеется, не было прописано ни в одной конституции и ни в одном законе. Право на восстание может быть применено лишь в тех случаях, когда существующие законы нарушаются и возникает риск полного уничтожения тех, кто их установил.
Следы так называемого права на восстание можно найти практически во всех гидравлических обществах. В фольклоре индейцев племени пуэбло с гордостью повествуется об успешных действиях против недостойных вождей, а революцию на Бали оправдывали теми же самыми аргументами. Тот факт, что в Китае право на восстание было сформулировано еще в классических трудах Конфуция, способствует контролю над тотальной властью не больше, чем учение Маркса и Ленина, которое утверждало, что революция должна покончить с гнетом самодержавия.
Выбор деспота – вовсе не спасение от гнета
Режим не становится менее деспотичным даже в том случае, если правитель получает свой пост не по наследству, а в результате выборов. Передача власти и титула близкому родственнику умершего суверена, предпочтительно старшему сыну, помогает сохранить стабильность в государстве, поскольку подразумевает выбор человека, способного управлять страной. Первый принцип преобладает в гидравлических обществах, второй – среди пасторальных и других народов, которые, как победители таких обществ, нередко старались увековечить прежний способ передачи власти
Византийский обычай выбора императоров уходит корнями в республиканский Рим. Тогда это отвечало условиям древней империи, которой управляли в основном военные и суверенов которой чаще всего выбирало «войско, а не группа высокопоставленных гражданских чиновников». Когда начиная с времен Диоклетиана императора стал избирать сенат, политический центр тяжести переместился от военных к гражданской ветви бюрократии[12]. Выборы были не лучшим способом для получения нового императора, но, закутанные в плащ традиции и законности, они, несомненно, отвечали требованиям бюрократического абсолютизма[13]. Частые же смены верховного правителя не могли избавить его самого и всю бюрократическую иерархию, которую он возглавлял, от присущего им деспотического характера.
В древней Мексике и в большинстве китайских захватнических династий новый правитель избирался из числа родственников старого. Эта процедура совмещала принцип наследования с принципом ограниченного выбора; а в случае с Византией люди, которые имели право выбора, представляли собой ведущих членов политической иерархии. Такое положение усиливало власть хозяев государственного аппарата, но отнюдь не власть неправительственных сил общества.
Развенчать веру в то, что выборность правителя способна демократизировать деспотическую власть, помогают негидравлические параллели. Режим Чингисхана, который стал ханом в ходе выборов, правда весьма ограниченных, остается одним из самых ужасающих примеров тоталитарной власти. А передача лидерства от одного члена большевистского политбюро к другому на какое-то время делала советское правительство менее стабильным, но отнюдь не более демократичным.
Момзен называл государство Восточного Рима «самодержавием, умеряемым революцией, которая легально считается перманентной». Бери переводит формулировку Момзена как «самодержавие, умеряемое законным правом [устроить] революцию»