Воссоединение

Впрочем, на президента никто не смотрел. Все взоры были прикованы к двери, открывающейся в проход между сценой и первым рядом партера; к двери, сквозь которую медленно и величаво в зал вошли Хоэнфельсы. Первым шел Конрадин. Я не сразу узнал своего друга в этом сдержанном и элегантном молодом человеке, наряженном в смокинг. Следом за ним шла графиня, в черном платье, со сверкающей бриллиантовой диадемой на голове, в блеске бриллиантового ожерелья и бриллиантовых же серег ее оливковая кожа как будто сияла голубоватым светом. Последним шел граф, которого я в тот вечер увидел впервые: седовласый, с седыми усами, с усыпанной бриллиантами звездой на груди, прямо над сердцем. Они сели не сразу, на мгновение застыли в проходе, недосягаемые и величественные; они знали, что люди будут смотреть на них, раскрыв рты, знали, что станут предметом всеобщего благоговейного восхищения – по праву, данному им девятисотлетней историей их славного рода. Наконец они решили пройти на места. Теперь первым шел граф, следом за ним – графиня в ослепительном блеске бриллиантов, похожем на северное сияние, оттенявшее ее утонченную красоту. Шествие замыкал Конрадин. Перед тем как усесться на место, он обвел взглядом зал, кланяясь, если видел знакомых, такой же уверенный в себе, как и его отец. Внезапно он увидел меня, но лишь скользнул по мне взглядом, словно мы незнакомы. Я точно знаю, что он меня видел; я был на сто процентов уверен, что, когда наши взгляды сцепились на долю секунды, он отметил мое присутствие. Потом поднялся занавес, свет в зале погас, и Хоэнфельсы вместе со всеми нами, простыми смертными, погрузились во тьму до первого антракта.

Как только занавес опустился, я вскочил с места и, не дожидаясь, когда стихнут аплодисменты, выбежал из зала в фойе, огромное роскошное помещение с коринфскими мраморными колоннами, хрустальными люстрами, зеркалами в золоченых рамах, густо-красными коврами и обоями цвета меда. Прислонившись к одной из колонн, старательно напустив на себя пренебрежительно-надменный вид, я ждал появления Хоэнфельсов. Но когда они все-таки появились, мне захотелось сбежать. Не лучше ли уклониться от удара кинжалом, который, как мне подсказывала атавистическая интуиция сына еврейского племени, сейчас вонзится мне в сердце? Не лучше ли избежать боли? Зачем рисковать потерять друга? Зачем требовать доказательств, когда еще не поздно усыпить подозрения? Но у меня не было сил убежать, и я остался стоять на месте: морально готовясь к боли, дрожа мелкой дрожью, прислонившись для опоры к колонне, я ждал неминуемой казни.

Медленно и величаво Хоэнфельсы подходили все ближе и ближе. Они шли бок о бок, графиня – посередине, она кивала знакомым или изящно махала рукой в сверкающих кольцах, блеск бриллиантов осыпал ее искрами хрустального света, похожими на застывшие капли воды. Граф лишь коротко кивал знакомым. Кивка удостоился и президент республики, который ответил глубоким поклоном. Толпа расступалась, давая дорогу их царственной процессии, неприступной, величественной и зловещей в своем величии.

Теперь нас разделяло не больше десятка шагов, их и меня, желающего знать правду. Сбежать было уже невозможно. Пять шагов, четыре шага… Конрадин увидел меня, улыбнулся, поднес правую руку к лацкану смокинга, словно затем, чтобы стряхнуть пылинку, – и они прошли мимо. Прошли торжественно и неспешно, будто следуя за невидимым порфировым саркофагом одного из князей земли, в ритме некоего беззвучного похоронного марша, прошли, улыбаясь и поднимая руки, словно благословляя толпу. Вскоре я потерял их из виду, но через пару минут граф и графиня вернулись в фойе – без Конрадина. Так они и ходили туда-сюда, из одного конца помещения в другой, принимая дань восхищения от почтительных зрителей.

Когда прозвенел колокольчик, возвещавший начало второго акта, я оставил свой пост у колонны, примчался домой, незамеченный родителями, проскользнул в свою комнату и лег в постель.