Читаем Воспоминания благовоспитанной девицы полностью

На следующий день, проснувшись, я была готова заплакать. «Почему Жак пишет другим, а мне — никогда?» Я пошла в библиотеку Святой Женевьевы, но работать не стала. Читала «Одиссею», «чтобы поставить все человечество между собой и своей собственной болью». Лекарство оказалось малоэффективным. Какие у меня отношения с Жаком? Два года назад, расстроенная холодностью приема, я бродила по бульварам, желая для себя, наперекор ему, «своей собственной жизни»; теперь эта жизнь у меня была. Но хотела ли я забыть героя своей юности, мистического брата Большого Мольна, которому уготовано совершить «нечто небывалое», быть может, кто знает, отмеченное печатью гения? Нет. Прошлое держало меня: я так сильно и так долго желала унести его с собой, целиком, в будущее!

Я вновь принялась кружить вслепую среди сожалений и ожиданий и однажды вечером открыла дверь «Стрикса». Рике пригласил меня за столик. В баре Ольга, подружка Риокура, разговаривала с какой-то брюнеткой, закутанной в серебристый мех, которая показалась мне очень красивой: у нее были гладко причесанные на прямой пробор волосы, тонкое лицо с алыми губами и длинные ноги в шелковых чулках. Я тотчас поняла, что это Магда. «У тебя есть новости от Жака? — спросила она. — Он обо мне не спрашивал? Этот тип смылся год назад и даже не интересуется мной. Мы и двух лет не протянули вместе. Ох и невезучая я! Вот мерзавец!» Я записала эти слова у себя в голове, но в ту минуту почти никак не отреагировала. Я спокойно беседовала с Рике и его компанией до часу ночи.

Едва я легла спать, как меня прорвало. Ночь прошла ужасно. Весь следующий день я провела на террасе Люксембурга, пытаясь как-то разобраться в своем положении. Я почти не испытывала ревности. С той связью уже покончено, долго она не продлилась; она тяготила Жака, он сам порвал отношения. Любовь, которой я желала для нас, не имела ничего общего с той историей. Я кое-что вспомнила: в книге Пьера Жана Жува{277}, которую Жак давал мне, была подчеркнута фраза: «Я доверяюсь этому другу, но в объятия заключаю другого». Я тогда подумала: «Пусть так, Жак. Мне жалко твоего другого». Он потворствовал этой гордыне, говорил, что не уважает женщин, но я для него не просто женщина, а что-то иное. Тогда почему эта тоска в сердце? Почему я со слезами на глазах твержу слова Отелло: «Но ведь жалко, Яго! О, какая жалость, какая жалость!» Да оттого, что я сделала обжигающее открытие: эта прекрасная история — моя жизнь — становилась ложью по мере того, как я ее себе рассказывала.

Как я была слепа и как унижена из-за этого! Жак хандрил, смотрел на мир с отвращением, а я объясняла это какой-то таинственной жаждой невозможного. До чего же нелепыми, должно быть, казались ему мои абстрактные ответы! Как я была далека от него, когда считала нас близкими людьми! И ведь можно было догадаться: разговоры с друзьями, которые вертелись вокруг каких-то темных, но вполне конкретных забот. Другое воспоминание: я мельком увидела в машине Жака сидящую рядом с ним брюнетку, очень элегантную и красивую. Но я только больше выказывала ему свое доверие. С какой изобретательностью, с каким упорством я сама себя обманывала! Я сама нагрезила эту трехлетнюю дружбу; я и теперь держусь за нее ради прошлого, а прошлое-то — сплошной обман. Все рушится. У меня было желание сжечь за собой все мосты: полюбить кого-то другого или уехать на край света.

Потом я принялась себя укорять. Обманом была моя мечта, а не Жак. В чем я могла его упрекнуть? Он никогда не строил из себя ни героя, ни святого и даже часто говорил о себе дурно. Фраза из Жува была предупреждением; он пытался поговорить со мной о Магде — я не откликнулась на его откровенность. Впрочем, я уже давно предчувствовала истину, я даже знала ее. Что она задевала во мне, как не старые религиозные предрассудки? Я успокоилась. Я была не права, требуя от жизни, чтобы она соответствовала готовому идеалу; моя задача — справляться с тем, что она мне несет. Я всегда предпочитала реальность миражам; как итог моих раздумий у меня появилось чувство гордости за то, что, столкнувшись с серьезной неприятностью, я сумела с ней справиться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии