Воскрешение Лазаря

Колина мировая была отвергнута на четвертые сутки вечером. Так и так к утру пятого дня стало ясно, что ни Катю, ни Колю Ната не услышит, будет сидеть в Сызрани столько, сколько понадобится. По той уверенности, с какой Ната держалась, и Коля и Катя поняли: где живет Феогност, она знает, если же Катя его перевезет, с помощью ГПУ Ната разыщет его и там.

Рассудив, что ситуация тупиковая, Катя тем же утром надолго ушла из гостиницы. Ната, хоть и была измучена четырьмя сутками непрерывного выяснения отношений, еще когда Катя надевала кофту, почему-то насторожилась и потом все время, пока ее не было, буквально не находила себе места. Возможно, дело было в том, что раньше сдуру Катя проговорилась, что и в Сызрани ее с Феогностом таскают на допросы. Конечно, не столь активно, как в Нижнем, но ходить приходится. ГПУ и сейчас не прочь Феогноста посадить, однако весь последний год они почти ни с кем не общаются, Феогност живет анахоретом, по месяцу и больше не выходит из дома, и добыть на него показания не удается.

Кати не было до позднего вечера. Вернулась она совсем бледной и сказала, что Феогност арестован. Кто-то из их старых знакомых на него донес. У отца Феогноста нынешний арест - второй, следователь считает его закоренелым рецидивистом и уверен, что добьется расстрельного приговора.

Услышав, что сказала Катя, Ната растерялась, села на стул, который стоял рядом, и принялась громко, будто ребенок, рыдать. Они все, все трое, были этим известием ошарашены, но Катя не плакала, просто стояла бледная у окна и смотрела на улицу. А потом слезы у Наты кончились, она вдруг вскочила и бросилась к Кате, крича: а ведь это ты, ты, сука, дала на него показания. Это ты решила, пусть лучше его расстреляют, только бы мне не отдать. Катя принялась клясться, что нет, что Ната несет бред, но даже на взгляд Коли, который очень хотел ей верить, защищалась суетливо и неубедительно. Еще хуже, что скоро она решила, что на ругань надо отвечать руганью, и стала кричать Нате: так будет мучеником, святым, а то год в твоей койке побарахтается, чекистская проблядушка, и руки на себя наложит!

Новый довод лишь подтвердил Натины подозрения, и Коля понял, что сестры вот-вот друг в друга вцепятся. Надо было их как-то остановить, и тут его осенило: бросьте, крикнул он обеим, тебе здесь, Катя, делать больше нечего, ну и иди себе с Богом, дала ты на Феогноста показания или не дала, разницы уже нет, а ты, повернулся он к Нате, первым же поездом езжай в Москву, кидайся к своему Илье в ноги, вдруг он и поможет?

Его слова их угомонили, Ната сразу уверилась, что не тем, так другим способом призвана спасти Феогноста, в свою очередь и Катя тоже теперь смотрела на нее молитвенными глазами. Вообще, если вспомнить, что и он, Коля, спасая брату жизнь, собственную жену подкладывал под ненавистного любовника, сцена была, конечно, карикатурная. Все они были перед Феогностом виноваты, все считали, что его предали, раньше, как Коля и Ната, сейчас, как Катя, а тут нашлось, чем покрыть грех. Будто играющие дети, они решили начать заново.

Следующим утром Ната уехала в Москву, и если исходить из обвинения, приговор, спустя месяц вынесенный в Сызрани, оказался мягким. (Годом позже была еще одна попытка добиться для Феогноста расстрела, но и она не удалась.) Прокурор был происшедшим откровенно недоволен, и ясно, что без вмешательства Ильи здесь не обошлось. Коля через пять дней возвратился в Гутарово, где был прерван его агитпоход по России, и пошел дальше к Владивостоку. Даже Натина переписка с Катей возобновилась немного погодя.

Пока Феогност находился в местном следственном изоляторе и потом еще два месяца, когда он, получив пять лет строгого режима, дожидался этапа, Катя, если не дежурила в больнице, с утра до позднего вечера собирала передачи, стояла в бесконечных тюремных очередях, пыталась добыть деньги на хорошего, понимающего в церковных делах адвоката - он приехал из Москвы, и она перед каждым судебным заседанием часами обговаривала с ним, как лучше выстроить защиту. Однако больше она надеялась не на адвоката, ей до последнего казалось, что есть шанс, что сызранские врачи, вслед за нижегородскими, признают Феогноста невменяемым. Но с сумасшествием ничего не вышло, и она стала просить Бога, чтобы Феогност получил не тюремный срок (о расстреле она даже не желала думать), а был отправлен в инвалидный лагерь. Она бы устроилась в нем работать вольнонаемной, и он и в лагере был бы с ней рядом.