Воскресенье

Когда въ дверяхъ залы появлялась маленькая фигурка Марьи Семеновны, я даже забывалъ о бабушкиной кулебяк и стремительно бросался ей навстрчу. Она входила, привтливо раскланиваясь и здороваясь со всми, усаживалась въ голубой гостиной постоянно на одно и то же мсто, а я прятался за спинкой ея кресла и наблюдалъ.

Вотъ она кладетъ къ себ на колни неизмнный вышитый ридикюль, тихонько снимаетъ перчатки со своихъ крошечныхъ сухихъ рукъ, сверкающихъ дорогими кольцами, бережно укладываетъ перчатки въ ридикюль, а изъ него вынимаетъ вышиванье. Я замираю отъ восторга — это значитъ, что Марья Семеновна пріхала не съ короткимъ визитомъ, а останется, пожалуй, и обдать, это значитъ, что вотъ скоро, скоро начнутся ея разсказы.

И дйствительно, проходитъ нсколько минутъ, въ гостиной ведется оживленный разговоръ; но вотъ чье нибудь слово, чье нибудь сообщеніе, новость дня или слухъ, наводятъ Марью Семеновну на какое нибудь воспоминаніе, и она ужъ разсказываетъ. Разговоръ стихаетъ, вс ее слушаютъ. Умнье разсказывать, завладвая всеобщимъ вниманіемъ — это особый талантъ, и такимъ талантомъ Марья Семеновна обладала въ высшей степени. Не отрываясь отъ своей работы, отъ какой то вчной прошивки, и только изрдка поднимая спокойные темные глаза на окружающихъ, она тихимъ, пріятнымъ голосомъ начинала обыкновенно не съ самаго происшествія, а съ его обстановки, объясняла характеры дйствующихъ лицъ, рисовала цльную картину, въ которой вс малйшія подробности были на своемъ мст и являлись полными интереса.

Если-бы записывать за Марьей Семеновной, то это вышли бы прекрасные художественные разсказы; если бы Марья Семеновна вздумала писать сама то, что разсказывала, и писала бы такъ же хорошо, какъ разсказывала, то она, конечно, оставила бы по себ большое литературное имя, но она, насколько я знаю, никогда ничего не писала; да и вообще замчательные разсказчики въ большинств случаевъ бываютъ плохими писателями. И что очень важно, и что большая рдкость — Марья Семеновна никогда не повторялась, — ея память хранила въ себ неисчерпаемый запасъ всевозможныхъ эпизодовъ, приключеній; это была живая хроника старой русской жизни конца XVIII и начала XIX столтій.

Марья Семеновна принадлежала къ старому роду, членовъ котораго и теперь можно встртить во всевозможныхъ углахъ Россіи; ея жизнь была разнообразна въ высшей степени, разнообразна и печальна. Она пережила мужа, всхъ дтей, внучатъ, и осталась одна въ своемъ старомъ московскомъ дом.

Постоянное горе, тяжкія сердечныя утраты, не сломили ея крпкаго здоровья; но что он имли на нее огромное вліяніе — это несомннно. Только искренняя вра, только дйствительное искреннее смиреніе, помогли ей примириться съ тяжелой жизнью. Оставшись одна, она посвятила себя молитв и добрымъ дламъ и вотъ тутъ-то близко сошлась съ ддушкой, который былъ ея руководителемъ и совтникомъ. Но, тратя вс свои средства на ближнихъ, она никогда ни однимъ словомъ не заикалась о томъ постороннимъ; молясь неустанно, она никогда не выставлялась своимъ благочестіемъ. Ее знали и встрчали не какъ извстную богомолку и благодтельницу, а какъ милую и интересную старушку — и только.

Никто даже не жаллъ ее за понесенныя ею утраты, за ея одиночество; многіе и совсмъ не знали объ обстоятельствахъ ея жизни, потому что она тщательно это всхъ ихъ скрывала, потому что, говоря обо всемъ и обо всхъ, трогательно передавая чужія несчастія, чужія приключенія, — она ни словомъ не заикалась о своихъ несчастіяхъ, о своихъ собственныхъ приключеніяхъ. Въ разнообразныхъ разсказахъ, передаваемыхъ ею, она никогда не являлась дятельнымъ дйствующимъ лицомъ, а проходила только простою зрительницею.

Ея тяжело прожитая жизнь, ея горькое горе и утраты были для нея слишкомъ священнымъ крестомъ, и этотъ крестъ она ршительно и твердо это всхъ скрывала и всегда умла такъ держать себя, что никто не ршался прикоснуться къ ея святын… Давно умерла Марья Семеновна, какъ и очень многія изъ тхъ кто такъ мирно и весело бесдовалъ съ нею и внимательно слушалъ ея разнообразные разсказы въ голубой гостиной ддушкинаго дома. Когда ее хоронили, за ея гробомъ не тянулся длинный рядъ экипажей, не много свтскихъ знакомыхъ проводило добрую и интересную старушку въ послднее жилище; но вся улица буквально запружена была другого рода знакомыми, никому неизвстными ея друзьями, которые вдругъ объявились.

Эти друзья, пшіе и плохо обутые, заливались горькими слезами, прощаясь со своей скромной благодтельницей, и тутъ только стало извстно тмъ, кто интересовался подобными длами, все добро, какое успла совершить въ жизни одинокая старушка… Но ужъ и это добро, видно, позабылось. Уныло стоитъ и кривится на сторону небогатый памятникъ, поставленный надъ ея могилой; никто не приноситъ свжихъ внковъ, не осыпаетъ его цвтами, мало-по-малу стираются буквы ея имени…