Воскресенье

Ддушка былъ большого роста и отличался красотой, — бабушка была мала и дурна собою; впрочемъ, ничего непріятнаго не было въ ея наружности, напротивъ, ея дурнота скоро забывалась. Въ ея небольшихъ срыхъ глазахъ свтилось всегда столько ума и проницательности; она иногда такъ ласково и привтливо улыбалась, она держала себя съ такимъ чувствомъ собственнаго достоинства, была о себ такого высокаго мннія и такъ умла всхъ осаживать (ея любимое выраженіе), что внушала къ себ уваженіе, заставляла людей очень осторожно и предупредительно къ себ относиться.

Она была безспорно хорошей женой и матерью; но, можетъ быть, одна изъ всхъ, знавшихъ ддушку, не чувствовала къ нему благоговйнаго уваженія, не признавала его замчательныхъ достоинствъ, — ихъ натуры поражали своей противоположностью и никогда не могли сойтись и понять другъ друга.

Бабушка вышла замужъ чуть-ли не четырнадцати-лтней двочкой, по приказу своихъ старшихъ родственниковъ. Она разсказывала, какъ и многія старушки, что въ числ ея приданаго находились и любимыя ея куклы, которыми она продолжала играть посл свадьбы. Получить хорошаго образованія ей не было времени до замужества, а въ первые годы семейной жизни, вроятно, не было охоты, — ей никогда не приходило въ голову, что для замчательно образованнаго и даже ученаго мужа необразованная жена можетъ показаться скучной; этой мысли она допустить не могла, ибо мужъ представлялся ей, несмотря на всю свою ученость и способности, не практическимъ и черезчуръ простымъ, несмыслящимъ очень многаго въ жизни.

Ну, а она въ жизни все очень хорошо смыслила, не учителя и не книжки обучили ее, — сама жизнь обучила. Ея практическому уму, мткости и врности ея сужденій, удивлялись многіе. Мужъ оставался до семидесяти лтъ чистымъ ребенкомъ, упорно отстаивая свою вру во все прекрасное и благородное, — жена видла обратную сторону жизни, подмчала вс слабости, вс грхи своихъ ближнихъ и являлась ихъ строгимъ судьей, ядовито краснорчивымъ сатирикомъ. Ничто достойное осужденія не укрывалось отъ ея наблюдательности.

Она любила нкоторыхъ родныхъ своихъ, любила и даже почитала своего сына, отца моего, любила и баловала внучатъ; но чужихъ людей, вообще людей, за весьма немногими исключеніями, была склонна не любить и не уважать. Ея разговоры, ея разсужденія, безпощадная ясность ея выводовъ, способны были довести до отчаянія всякаго энтузіаста и человколюбца, всякаго искателя правды и свта на земл, среди земныхъ созданій.

Но съ ея характеромъ и взглядами, съ ея яснымъ и холоднымъ умомъ, я познакомился гораздо позже, въ послдніе годы ея жизни, когда она, посл смерти ддушки, жила съ нами. Тогда же, въ т блаженныя воскресенья моего дтства, я зналъ ее только какъ бабушку-баловницу, какъ добрую хозяйку, у которой все въ дом шло какъ по маслу.

Мн было такъ уютно и привольно подъ ея крылышкомъ, я помню нжныя ласки этого строгаго судьи и сатирика, помню ея разсказы, по длиннымъ зимнимъ вечерамъ, объ ея дтств, о двнадцатомъ год (первомъ год ея супружества), о холер, во время которой на долю ддушки выпала большая и самоотверженная дятельность; объ ея первыхъ внучатахъ — умершихъ дтяхъ ея любимой умершей дочери. Я помню душистые цвтки жасмина въ ея красивой табакерк, помню тщательно перемываемыя ею старинныя чашечки, изъ которыхъ она поила меня чаемъ съ жирными сливками и съ теплыми сдобными булками; помню ея пироги и паштеты, ея вкусныя пирожныя.

Я любилъ съ утра слдить за ея хозяйской дятельностью, хорошо зная, какія наслажденія готовятъ мн результаты этой дятельности. Я находилъ вполн естественнымъ и должнымъ даже и то, что она иногда разъ по десяти въ день умывалась и въ особенности каждый разъ возвращаясь изъ кухни, что она доводила свою чистоплотность даже до того, что, желая отворить дверь, сначала обертывала руку въ свою черную шелковую мантилью или турецкій платокъ, а потомъ уже, обернутой рукою, прикасалась къ дверной ручк…

Рядомъ съ ддушкой и бабушкой мн вспоминаются и другія лица, съ которыми я встрчался по воскресеньямъ въ ихъ дом. Это было самое разнообразное общество, начиная съ тонныхъ московскихъ барынь и кончая старомодными старичками и старушками. Моя память хранитъ цлую коллекцію курьезныхъ типовъ, нын совсмъ исчезнувшихъ остатковъ старины московской. Но одна постоянная гостья ддушкинаго дома мн чаще всхъ вспоминается и о ней то я думалъ, когда заговорилъ про воскресенья моего дтства, про ддушку и бабушку и ихъ чистенькій домикъ.

Эта гостья была тоже старушка и звали ее Марьей Семеновной. Ей было далеко за семьдесять, но она еще сохраняла и бодрость и живость, полную силу разсудка. Маленькая, съ блднымъ и нжнымъ личикомъ, съ темными кроткими глазами, она одвалась всегда въ черное, носила на голов кружевной чепчикъ съ черными лентами, изъ подъ котораго виднлись сдыя букли старинной прически.

Она прізжала посл обдни въ огромной неуклюжей карет, запряженной старыми откормленными лошадьми, съ сдобородымъ кучеромъ на козлахъ и сгорбленнымъ, но все еще представительнымъ лакеемъ на-запяткахъ.