Восемь мечей

В качестве оправдания стоит сказать, что история эта целиком и полностью правдива, но, хвала Небесам, Патрисия Стендиш не обладала ни одной из черт, описанных выше. Не была она ни хладнокровной, ни рассудительной. Не участвовала в перестрелках и не сбивала с ног злодеев. Напротив, подобных подвигов она ждала от тех, кому они по плечу; она могла одарить вас улыбкой, словно говорящей: «Вот так мужчина!» – заставив вас тут же выкатить грудь колесом, будто в вас девять футов роста, и глупо улыбнуться. Не прибегала она и к всевозможным колкостям, чтобы смущать нашего героя до самых последних страниц. Она с самого начала упала в объятия Хью Донована, да так в них и оставалась, что, согласитесь, совсем неплохо.

Некое чудесное предчувствие этого шевельнулось в душе Хью, как только он увидел ее. Она шла с кем-то по кирпичной дорожке, на фоне темных деревьев, сквозь кроны которых сверкали лучи закатного солнца. Патрисию Стендиш вел под руку раскрасневшийся полковник, который втолковывал что-то здоровяку в полицейской форме. Позади них плелись два констебля и меланхоличного вида доктор, который, казалось, сожалел о том, что пришлось пропустить чаепитие.

Она ярко выделялась на этом фоне. Она была блондинкой, но не из породы «душечек-блондинок» и не из «неприступных светловолосых королев». Ее точеной фигурке мать-природа словно добавила в нужных местах округлости и плавности, чтобы платье сидело на ней бесподобно. Ее лицо сочетало застенчивость и живость, а кожа имела весьма редкий смуглый оттенок. Темно-карие глаза смотрели с интересом, в них будто читалось восторженное «Вот так мужчина!», о чем мы уже упоминали, приподнятые брови делали выражение приятно удивленным, а чуть большеватый розовый рот выглядел так, будто секунду назад на ее губах играла улыбка.

И вот Хью Донован увидел ее, легко идущую по дорожке в белом теннисном платье без рукавов на фоне темных деревьев, подсвеченных закатным солнцем. Вместе с епископом, Морли и доктором Феллом он спустился на крыльцо гостевого дома. Она стояла там, боязливо поглядывала на балконную дверь, вытянув шею, пока полковник беседовал с инспектором Мерчем. Потом она перевела взгляд на крыльцо и на Донована.

Его вдруг охватило ощущение, какое бывает, когда поднимаешься в темноте по лестнице и ступаешь на несуществующую ступеньку, – вам, должно быть, оно знакомо. Вместе с тем его бросило в жар: будто он вскинул винтовку на плечо, выстрелил и с первого раза попал в самый звонкий колокольчик в тире. Затем из жара бросило в холод, и тут можно привести еще великое множество витиеватых метафор.

В тот момент на том самом месте он все и понял.

Более того, он понял и то, что она тоже поняла. Конфетки имеют свойство излучать некие волны, или вибрации, или что-то вроде этого, а если кто-то утверждает, что ничего подобного не происходит, то он просто осел и не заслуживает никаких вибраций. Хью Донован понял, что она тоже все поняла, еще и потому, что они не встретились взглядом. Они оба едва подняли и тут же отвели глаза. И он, и Патрисия Стендиш старательно сделали вид, что не обратили никакого внимания на присутствие друг друга; будто они не заметили бы присутствия друг друга, даже если бы их официально представили; а это самый верный знак. Патрисия вскинула голову и с будничным видом принялась вдумчиво разглядывать каменного павлина на крыше гостевого дома.

Полковник Стендиш понятия не имел обо всех этих эмоциональных фейерверках. Он довольно крякнул и подтолкнул вперед инспектора Мерча. Инспектор Мерч был крупным мужчиной с воинственными усами; когда на него были обращены все взгляды, он имел манеру клониться назад, так что казалось, что если его чуть подтолкнуть, то он непременно упадет. Весь его облик говорил о честности и добросовестности, и он явно был очень собой доволен.

– Скажите им, Мерч, – выпалил полковник, – рассказывайте сейчас же. Ах да, это доктор Фелл, и епископ Мэплхэмский, и мистер Донован… Это инспектор Мерч, это доктор Фордис, он сейчас пулю вынет. Хм… забыл. А это моя дочь Патрисия. Рассказывайте, Мерч.

Патрисия немного наклонила голову. Инспектор принял еще более значительный вид; он покрутил свой песочного цвета ус, прочистил горло и с довольным выражением лица впился взглядом своих водянисто-голубых глаз в доктора Фелла. Его хриплый голос зазвучал уверенно: