Воронята

— Так что же там написано, после шутки? — спросила Блю.

— Arbores loqui latine, — ответил Ронан. — Деревья говорят по-латыни.

Эти слова не имели смысла, они больше походили на загадку, и тем не менее Адам почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом. Все уставились на окружавшие их деревья; они находились в кольце из тысячи различных оттенков зелени, закрепленном на миллионе раскачивавшихся под ветром когтей.

— А нижняя строчка? — спросил Ганси. — Последнее слово не похоже не латинское.

— Nomine appellant, — прочитал Ронан. — Назови его по имени. — Он немного помолчал и закончил: Кейбсуотер.

Глава 26

— Кейбсуотер… — повторил Ганси.

В самом этом слове ощущалось нечто магическое. Кейбсуотер. Нечто странное и загадочное; это слово, казалось, не могло иметь отношения к Новому Свету. Ганси снова прочел латинскую надпись на камне — после того, как Ронан взял на себя весь труд, перевод казался очевидным, — а потом, как и все остальные, обвел взглядом окружавшие их деревья.

Что такое ты творишь? — спросил он себя. — Куда ты их притащил?

— Предлагаю отыскать воду, — сказала Блю. — Это будет самый верный путь заставить энергию делать все то, о чем говорил Ронан. А потом… я думаю, надо будет сказать что-нибудь по-латыни.

— Похоже на план, — согласился Ганси, продолжая удивляться странности этого места, где такое несерьезное предложение кажется очень даже практичным. — И как мы поступим? Вернемся обратно или пойдем дальше?

— Пойдем дальше, — сказал Ноа.

Ноа так редко высказывал свое мнение, что к его словам нельзя было не прислушаться. Они двинулись вперед, то и дело сворачивая в стороны в поисках воды. И пока они шли, вокруг них падали листья, сначала красные, потом бурые, потом серые, пока деревья не обнажились до конца. Из теней потянуло морозом.

— Зима, — сказал Адам.

Это конечно же, было невозможно, однако невозможным было и все, что происходило раньше. Это походило, думал Ганси, на тот случай, когда он ехал с Мэлори по Озерному краю[11]. Там было столько красот, что через некоторое время он утратил способность не то что оценивать, но даже просто замечать их.

Попасть в зиму было совершенно невозможно, но не более невозможно, чем все остальное, что происходило.

Они остановились возле рощицы нагих ив, росших на пологом склоне, под которым блестел изгиб медленного мелкого ручья. Мэлори однажды сказал Ганси, что там, где растут ивы, обязательно будет вода. Ивы распространяются, объяснил он, роняя семена в проточную воду, течение которой несет их, пока они не окажутся на каком-нибудь далеком берегу, где и пустят корни.

— А вот и вода, — сказала Блю.

Ганси повернулся к своим спутникам. Дыхание каждого превращалось в облачка пара; все были одеты совершенно не по сезону. Даже цвет кожи казался неуместным: загар никак не вязался с этим бесцветным зимним окружением. Туристы из другого времени года. Он поймал себя на том, что дрожит, но не знал, происходило это от внезапного зимнего холода или от дурных предчувствий.

— Ладно, — сказал он, взглянув на Блю. — Что ты хотела сказать по-латыни?

Блю повернулась к Ронану.

— Ты не мог бы просто сказать что-нибудь вроде «здравствуйте»? Чтобы было вежливо.

Ронан, похоже, слегка расстроился: вежливость была совершенно не в его стиле. Но все же сказал:

— Salve, — и пояснил Блю: — Это пожелание благополучия.

— Отлично, — ответила она. — А теперь спроси, не хотят ли они поговорить с нами.

Ронан расстроился еще сильнее, потому что разговор с пустотой казался ему смешным, что заставляло его еще сильнее выпадать из своего стиля, однако он задрал голову и спросил у верхушек деревьев:

— Loquere tu nobis?

Все стояли молча. Послышалось какое-то шипение, словно ветер зашуршал листьями на деревьях. Но ветви были голыми, и листья шуршать не могли.

— Ничего, — сказал Ронан. — А чего ты ожидала?

— Тише, — прервал его Ганси. Потому что шипение определенно уже не было шорохом. В нем проявилось нечто такое, что можно было бы воспринять как шепот бесплотных голосов. — Слышали?

Все, кроме Ноа, покачали головами.

— Я слышал, — сказал Ноа, и у Ганси полегчало на душе.

— Попроси, чтобы они сказали это еще раз, — потребовал Ганси.

Ронан повиновался.

Шипение раздалось вновь, и теперь уже было ясно, что это никакие не листья, а голоса. Ганси явственно услышал отрывистую, хриплую латинскую фразу. Он повторил ее, как услышал, Ронану, горько жалея при этом, что в школе не уделял латыни должного внимания.

— Говорят, что уже обращались к тебе, но ты их не слушал, — сказал Ронан. Он поскреб стриженный наголо затылок и спросил: — Ганси, ты меня не разыгрываешь? Ты и вправду что-то слышишь?

— По-твоему, Ганси настолько хорошо знает латынь? — резко отозвался Адам. — Между прочим, на камне твоей рукой написано, что они говорят по-латыни. Так что заткнись.

Деревья снова зашуршали, и Ганси повторил их слова Ронану. Ноа поправил один из глаголов, который Ганси неверно расслышал.

Ронан вскинул взгляд на Блю.

— Они говорят, что рады видеть дочь ясновидящей.

— Меня?! — воскликнула Блю.