Ворон

В последней строфе переводчик выступает в роли соперника поэта, предлагая свою, отличную от авторской, концепцию произведения:

Каменеющею карой он застыл под лампой старой,
На меня уставясь ярой парой пышущих пламен;
И неведомо, зачем он восседает, словно демон,
И зачем, взирая немо, на пол тень бросает он —
А рассудок в этой тени до скончания времен
Обретаться — обречен!

Наибольший интерес, конечно, представляет концовка стихотворения: “А рассудок в этой тени до скончания времен / Обретаться — обречен!” (XVIII, 107-108). Рассудок (не традиционная душа или дух!) обречен на то, чтобы обретаться — эта любопытная философема предполагает (в отличие от простого “находиться”) некое движение, процессность.

Ключевой метафоры в переводе нет.

Вывод. О переводе Зельдовича можно говорить как о переводе нового типа. Сохранив основное мотивное “ядро” (XIV-XVI строфы), переводчик отказался от принципа следования деталям (так, он без сожаления расстается даже с ключевой метафорой), заботясь о сохранении “духа”, но не “буквы” подлинника. Это ему удавалось не всегда. Основной изъян перевода — применение метода “забегания вперед”, разрушающего замысел По. В то же время перевод отличает высокая филологическая и версификационная культура; заметна тенденция к “высокому” витиеватому стилю и в то же время к ироническому снижению образа Ворона (Ворон для героя перевода — “чужак пернатый” — IX, 52; “шутоватый, неуклюжий житель гибельный сторон” — XII, 71; дважды упомянуто “птичье обличье” — один раз как “уморительное” — VIII, 43, второй — как “несуразное” — XII, 67). Вообще, антропоморфное начало Ворона переводчиком затушевывается, а его принадлежность к классу птиц, наоборот, подчеркивается (слово “птица” и производные от него употреблены в тексте перевода восемь раз). Ирония на отдельных участках повествования переходит в сарказм. Переводчик отказался от избитых рифм, предпочитая неточные рифмы и созвучия (который — шторы — ворон; птичий — притче; частице — сжиться — птица и др.). Зельдович экспериментирует с языком, смело расширяя традиционный русский словарь переводов “Ворона” за счет употребления редких слов, либо извлечения редких окказиональных значений известных слов. Затейливые словесные узоры вышиты умелой рукой, хотя временами кажется, что переводчик работает на грани “фола”: “Взором пристальным наставясь на чернеющую завесь, / Видя сны, какие въяве стережется видеть взор, / Не сподобился, однако, я ни проблеска, ни знака…” (V, 25-27).

Кин 2000

Сведения об авторе перевода. Т.О. Кин (возможно, псевдоним) — переводчик. Каких-либо дополнительных сведений получить не удалось.

Объем строфы и текста перевода. Соответствует оригиналу.

Размер. Соответствует оригиналу; в 29-м стихе V строфы “лишний” гласный о, присоединяясь к последнему ударному о, образует долгий слог (“Ленор”).

Звуковой строй. Рифма и рефрены. Схема рифмовки каждой отдельно взятой строфы соответствует оригиналу, хотя единая сквозная рифма отсутствует. Сквозная рифма на -да (11 строф); в остальных семи строфах использованы пять рифм: -op (II, V), -его/го (III, VI), -ал (I), -ма (IV), -их (VII).

Схема распределения мужских и женских рифм соответствует оригиналу; внутренние рифмы имеются.

Принцип тавтологической рифмовки в 4-5-м стихах в подавляющем большинстве строф не соблюдается (3: 15).

В первой части стихотворения (I-VII) переводчик фактически отказался от рефренного принципа — здесь лишь словочетание “Только и всего” употреблено два раза. Одиннадцать последних строф венчает многократно встречавшийся рефрен “Никогда” (шесть раз употреблено «Молвил Ворон: “Никогда”»).

В 13-14-х стихах наблюдается чередование свистящих и шипящих — здесь переводчик следует отчасти за Уманцом (повторен ряд слов): “Занавесок колыханье, шелка красного шуршанье / Породили волны страха, ужас сердца моего”.