Ворон

Not long ago, the writer of these lines,
In the mad pride of intellectuality,
Maintained the “power of words” – denied that ever
A thought arose within the human brain
Beyond the utterance of the human tongue;
And now, as if in mockery of that boast,
Two words – two foreign soft dissyllables —
Italian tones made only to be murmured
By angels dreaming in the moonlit “dew
That hangs like chains of pearl on Hermon hill” —
Have stirred from out the abysses of his heart,
Unthought-like thoughts that are the souls of thought,
Richer, far wilder, far diviner visions
Than even the seraph harper, Israfel,
(Who has “the sweetest voice of all God’s creatures,”)
Could hope to utter. And I! my spells are broken.
The pen falls powerless from my shivering hand.
With thy dear name as text, though bidden by thee,
I cannot write – I cannot speak or think —
Alas, I cannot feel; for ’tis not feeling.
This standing motionless upon the golden
Threshold of the wide-open gate of dreams,
Gazing, entranced, adown the gorgeous vista,
And thrilling as I see upon the right,
Upon the left, and all the way along,
Amid empurpled vapors, far away
To where the prospect terminates – thee only.

К…

Еще недавно автор этих строк
В спесивом упоенье интеллектом
До неба «силу слов» превозносил[106]
И утверждал, что мысли возникают
Не иначе как в форме языка;
Но вот, в насмешку ль над его хвальбой,
Два слова[107] – нежных, слабых, чужезвучных,
Два неземных (о, ангелам бы их
Шептать во сне над лунною «росою,
Жемчужной нитью легшей на Гермон»)[108] —
Из бездны сердца тихо поднялись:
Немысли, полумысли, души мыслей —
Волшебней и божественней тех грез,
Что Исрафил[109] (певец «с наисладчайшим
Из всех восславивших Аллаха гласом»)
Посмел бы в песнь вложить. И я – немею.
Рука застыла; брошено перо.
Тебе молиться именем твоим
Не смею: ни писать, ни петь, ни думать;
И чувствовать устал – оцепененье
Владеет мной пред златовратным сном,
Оцепененье сковывает чувство.
Робею, очарован, – даль безмерна;
Вперед, направо ль, влево ль погляжу —
Туман багровый застилает землю,
И лишь один-единственный мираж
Горит у горизонта – ты! ты! ты!

Ulalume – a ballad [110]