Вопрос и ответ

И понадеяться, что он меня понял. понял, что я имела в виду.

Я ворвалась в столовую и кинулась прямиком к буфетам. Света не включала и орудовать постаралась как можно тише… стала хватать какую-то упакованную еду, буханки хлеба.

– Уже уходишь? – холодно поинтересовалась Коринн.

Она сидела за столом в темноте, перед ней – чашка кофе.

– Стоило объявиться другу, и ты вот так возьмешь и уйдешь.

Она встала и подошла ко мне.

– Я должна, – сказала я. – Прости.

– Прости? – Брови поползли вверх. – А что будет здесь, тебе все равно? Что будет с пациентами, которым ты нужна?

– Я ужасный целитель, Коринн, я разве что кормлю и мою их…

– Чтобы мне хватало времени заниматься тем малым целительством, на которое я способна.

– Коринн…

– Мистрис Уайатт! – Ее глаза опасно полыхнули.

Я вздохнула.

– Мистрис Уайатт, – сказала я… а потом подумала и сказала одновременно, даже не успев понять что: – Идем с нами!

– Что?! – Она даже не то что удивилась – испугалась.

– Неужели ты не видишь, к чему все идет? Женщины в тюрьме. Женщин мучают, избивают. Неужели не понимаешь, что лучше уже не будет?

– С бомбами, рвущимися каждый день? Нет, точно не будет.

– Президент – вот кто здесь враг! – возразила я.

– Думаешь, враг бывает только один? – Она скрестила руки на груди.

– Коринн…

– Целитель не отнимает жизни, – рявкнула она. – Целитель никогда не отнимает жизни. Наша первая клятва – не причинять вреда.

– Бомбы ставят в пустых домах…

– Которые далеко не всегда пусты, а? – Она потрясла головой, и лицо вдруг сделалось таким печальным… печальней я никогда не видела. – Я знаю, кто я такая, Виола. В самой глубине души я это твердо знаю. Я лечу больных и раненых – вот кто я.

– Если мы останемся, за нами рано или поздно придут.

– А если мы уйдем, пациенты умрут.

В голосе даже не было больше гнева – и так вышло еще страшнее.

– Но если тебя схватят? – Это вышло довольно вызывающе, да. – Кто будет лечить их тогда?

– Я надеялась, что ты.

Несколько секунд я просто дышала.

– Все не так просто…

– Для меня – так.

– Коринн, если мне удастся сбежать, выйти на связь с моими людьми…

– И что тогда? Они все равно в пяти месяцах пути отсюда – так ты говорила? Пять месяцев – это очень долго.

Я отвернулась и продолжила набивать мешок едой.

– Я должна хотя бы попытаться. Должна что-то сделать. – Я повернулась к ней с полным мешком. – Это – то, кто я есть. – Там, в комнате, меня ждал Тодд; сердце заколотилось сильнее… – То, кем я стала, во всяком случае.

Несколько секунд она молча смотрела на меня, а потом:

– Мы – это выбор, который мы совершаем.

Слова мистрис Койл.

Только потом я поняла, что это она так попрощалась.

– Почему так долго? – Тодд тревожно выглядывал из окна.

– Нипочему, – сказала я. – Потом расскажу.

– Еда есть?

Я показала мешок.

– Наверное, пойдем опять вдоль реки?

– Видимо, да.

Он устремил на меня неловкий взгляд, стараясь не улыбаться.

– Ну, вот, они, мы… опять.

У меня внутри что-то весело встрепенулось, и я подумала, что какие бы опасности нас впереди ни ждали, это трепыхание называется счастье, и он его тоже чувствует, и мы крепко схватились за руки – всего на секунду, – а потом он вскочил на кровать, раз, два, нога на подоконник и наружу.

Я протянула ему мешок с припасами и выбралась тоже. Ботинки стукнулись о твердую землю.

– Тодд? – шепотом.

– Чего?

– Мне говорили, за городом есть коммуникационная вышка. Там наверняка солдаты, но я подумала: может, мы бы ее нашли и…

– Большая такая металлическая башня? – перебил он. – Выше деревьев?

– Наверное. – У меня аж дыхание перехватило. – Ты знаешь, где она?

Он кивнул.

– Каждый день мимо проезжаю.

– Что, правда?

– Правда. – И я увидела это у него в Шуме: дорогу и…

– И, я думаю, на этом достаточно, – сказал голос из темноты.

Мы оба его узнали.

Из черноты выступил мэр, позади него – шеренга солдат.

– Добрый вечер вам обоим, – любезно сказал он.

А потом от него ударила вспышка Шума – я прямо услышала это.

И Тодд упал.

17 Тяжелый труд

[Тодд]

Это звук и вместе с тем не звук он громче всего на свете и разорвал бы тебе перепонки если бы ты слышал его ушами а не внутри своей головы все сразу сделалось белым и не как если бы ты вдруг ослеп а еще вдобавок онемел и оглох и замерз и боль от него она шла откуда-то совсем глубоко изнутри так што ни за одну часть себя не схватиться не прикрыть штобы как-то защитить а есть одна только жгучая горючая боль как пощечина в самую середину того кто ты есть.

Значит, вот што чувствовал Дэйви, когда ему прилетало наотмашь мэровым Шумом.

И там еще вдобавок слова…

Оно на самом деле и есть слова…

Но каждое из них всаживают тебе прямо в голову, все сразу, так што целый мир в результате орет на тебя: ТЫ НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО НИЧТОЖЕСТВО, и все твои собственные слова оказываются вырваны с корнем, будто тебе волосы из черепа повыдергивали вместе с кожей.

Вспышка слов удар слов и я ничтожество…

Я ничтожество…

ТЫ НИЧТОЖЕСТВО…

И я падаю наземь, и мэр может делать со мной, што захочет.