Вопрос и ответ

– Наконец-то настоящее дело, которое делает мужчин мужчинами – для которого мы с тобой родились, Тодд.

Он потер ладони, и глаза его сверкнули, когда он произнес единственное слово – то самое слово:

– Война.

КОНЕЦ КНИГИ ВТОРОЙ

Широкое, широкое море

13 лет назад

– Пора положить этому конец, Деклан. Ты сам это знаешь. Мы уезжаем.

– Мистрис…

– Ты собираешься жить здесь один? Понимаю, ты думаешь, шестнадцать – это уже очень много…

– Но я же не буду один.

– Деклан…

– Вы никогда не говорили мне прекратить. Просто не мешаться под ногами…

– Это не должно было сработать. Я ждала, пока ты сам поймешь.

– Но почему? Только потому, что Эли Пинчин сказал…

– Эли Пинчин – расист и всех ненавидит.

– Тогда почему я не могу…

– Потому что помимо Эли Пинчина есть и другие причины!

Она встала и принялась заваривать чай – самый злобный чай, который Деклан в жизни видел.

– Мистрис…

– И не смей мне врать, Деклан. По твоему Шуму ясно как день, что ты меня совершенно не слушаешь.

Деклан нахмурился.

– Ну, хорошо, тогда послушайте это.

И он открыл свой Шум и все ей показал.

Последние оставшиеся жители Горизонта грузили телеги на маленькой пыльной городской площади. Деклан прошел мимо (не глядя никому в глаза) и направился к дому, где жил вместе с мамой.

Хоть это больше и не правда, думал он на ходу. Мама отправилась в Убежище сегодня утром, с основной партией, и прежде чем уехать, наорала на него похуже, чем сейчас мистрис Койл. Они наговорили друг другу гадостей, да так и оставили. Гадости пристали к нему, саднили, как открытая рана, которую хочешь не хочешь, а ковыряешь время от времени. Ему этих раздоров совсем не хотелось – ни с мамой, ни с мистрис, ни с городом. Он вообще был не из сварливых.

Но заставить их понять никак не мог. Словно они были неспособны, не умели такое понимать…

– Деклан Лоу.

Голос Эли Пинчина всегда звучал как шепот, даже когда громыхал на все дюны вокруг. Не захочешь, а обернешься. Эли отвечал за финальную зачистку, грузил последние, самые ценные городские пожитки – генераторы, лекарства и припасы – на четыре запряженных волами телеги и делекар, который курсировал от Горизонта до Убежища и обратно.

Уж если кто и был сварлив, так это Эли Пинчин: рожа – что твой гнев Господень, только еще шляпа сверху. Мужчины и женщины, кто ему помогал, все враз прекратили работу. Волна Шума покатила от мужиков – Эли сверху, будто генерал впереди армии.

Приятного, прямо скажем, в Шуме мало. Сплошь Деклан и всякое, что он, по их мнению, вытворял, – типа всем это было омерзительно, да только в голове у каждого так и плавают картины… полновесные такие, яркие, со всеми подробностями.

Ничего подобного, сказал его Шум, хоть Деклан и знал по опыту, что слушать они его не станут. Вот вообще ничего такого, даже не близко.

– Мне нечего тебе сказать, Эли, – молвил он вслух.

– Твое время пришло, мальчик, – сказал в ответ Эли.

– Всехнее время пришло, – возразил Деклан (у него даже живот свело от необходимости с ним говорить); в Эли было на двадцать кило и пять дюймов больше, чем в нем, – дойди дело до драки, долго она не продлится. – И твое в том числе.

– Мы уезжаем поутру, парень, – отрезал Эли. – Мы все. Думаешь, ты такое исключение? Так вот, нет.

Его Шум нарисовал картинку: Деклана тащат волоком за телегой, руки связаны, рот раззявлен.

Деклан сунул руки в карманы, развернулся и пошел прочь вдоль моря, чувствуя на каждом шагу, как взгляд Эли пыряет его в спину что ножом… тычет между лопаток, как ствол ружья. Он заставил себя продолжать идти, вниз по склону, к воде.

Но, конечно, держась подальше от волн. Это само собой.

Есть, говорили рыбы. Их длинные черные тени скользили под водой, как торпеды. Собственно, главная причина, по которой Горизонт закрывался. Десять лет горожане пытались заделаться рыбаками, чтобы не только обеспечить пропитанием себя, но и – как все надеялись – торговать со всем остальным Новым светом. Они явились сюда, как все новые поселенцы, в мечтах о доме – о доме, свободном от скверны навеки покинутого Старого света.

Но никто не ожидал, что Новый будет полон… Шума. А его океаны – сущих чудовищ.

Рыба – если у тебя хватит духу назвать ее так, когда она глядит тебе в глаза и сообщает, что сейчас она будет тебя есть… а потом действительно ест, – оказалась решительно непобедима. Нет, поймать ее было можно – можно даже и съесть, особенно если ты ничего не имеешь против мяса, отдающего железом, сколько ты его ни приправляй. Но ее там слишком много – несмотря на то что город десять лет с ней воевал. Слишком много, чтобы рыбалка была хотя бы просто безопасным делом, куда там прибыльным. Хуже того, рыбы и сами фермерствовали и свирепо охраняли косяки рыб поменьше, которыми питались – и которыми были бы очень рады питаться люди на берегу. Каждый выход в море был развлечением не хуже прыжка в логово львов, чтобы поймать там одного перепуганного ягненка.