Вопленица

--Как ты?-- я кинулся к Нюрке, помог подняться с пола,-- Ты погоди, давай я тебе чаю заварю... или ты ещё чего хочешь?

Она покачала головой.

--Ты чего-нибудь помнишь?-- спросил я, мне казалось, что если я сейчас замолчу, что Нюра снова уснёт.

--Помню,-- покачала головой Нюрка и уставилась куда-то за моё плечо,-- они все были такие чистые. Я такой никогда не была. А ещё они слова знали - вроде всё такие же, а скажешь, как... как... не знаю я таких слов. Забыла... Одно только помню: смерти нет. Я молчал. А она продолжала.

--Их много было. Даже и не знаю, как их назвать, но я с ними пережила, наверное, дюжину жизней.

Я поставил греться чайник.

--Если не хочешь, можешь ничего не говорить,-- сказал я.

--В самом деле...-- Нюра улыбнулась одними только дрожащими губами,-- О чём тут рассказывать? Все умерли.

Она сидела в кресле, свернувшись клубочком под клетчатым пледом. Плед был чёрным, а полоски - зелёными и жёлтыми. Нюра смотрела сквозь меня, а я - в её глаза.

Молча. Пока не вскипела вода.

Потом Нюра сидела, маленькими глотками пила из серой кружки и рассказывала о своих видениях, постоянно запинаясь, старательно подбирая слова.

--Это было в большом городе... Очень давно... Была, может, война, а может и революция. Хотя, наверное, было и то, и другое. Я жила на окраине... там дом был двухэтажный и ещё была комнатка под кры... под самой крышей. Дом называли "клоповником" - там они постоянно были. А я в той самой комнате жила, под крышей. Прирабатывала где придётся. Подо мной ещё такая тётка заселена была. Толстая, от неё ещё пахло чем-то гниющим постоянно. Она постоянно кричала на меня: "Допрыгалась, блядь! Жрать нечего? А ты волосы свои продай... Продай волосы!". У меня красивые были волосы... А тётку ту потом убили в подворотне за червонец и позолоченное кольцо... Но жить уже некуда было. Нам, по крайней мере. Кто уехал, кого арестовали... У меня в комнате под потолком даже лампы не было. Торчал только крюк... Для тяжёлой люстры, как будто кто-то стал бы там её вешать... Видать этот "кто-то" знал, что бывает некуда жить... Ладно... Бог с ним... Спасибо за чай, Димыч...

Я молча забрал пустую кружку и поставил её на стол.

А Нюра продолжала и проплывали мимо меня её жизни, которых не было. Была коммуналка - смутные воспоминания о ночном аресте и долгих допросах... Была московская квартира, где за стеной постоянно орало радио, а на потолке цвела ржавым пятном плесень. Грязные накуренные гримёрки и подмостки, на которые всходишь, словно ныряя в тяжёлый удушливый бред... Был пустынный вечерний дизель с неизменно безразличными лицами немногочисленных пассажиров и холодный, продуваемый всеми осенними ветрами город под тяжёлым свинцовым небом. Постоянный моросящий дождь... Была комната с дурацкой акварелью над столиком с лекарствами, которые всё равно не могли помочь, и священник, в которого полетела книга Бакунина. Священник был необычайно тощ для представителя своей древней профессии, и он никак не мог понять, почему язычница не хочет умереть православной христианкой...

Потом Нюрка начала клевать носом, речь её стала ещё более бессвязной и, наконец, она заснула. Самым обычным сном, каким полагается спать обычным людям.

--Дурак ты, Димыч,-- прошептал я сам себе,-- Всю жизнь был дураком, дураком и подохнешь. Распустил сопли, припиздок! Да тебе на Клондайке вмиг яйца оторвут, если почуют, что слабину допустил. А на Клондайк тебе завтра. Давай, сучья блевота, подбери брюхо, оскалься...

Тут я понял, что сам за последние два дня нормально проспал от силы несколько часов.

И немедленно отключился.

Сон был похож на чёрную бездну с консистенцией киселя. Вроде бы и тонешь, но липкая вязкая среда не даёт достичь дна. Хочется на поверхность, глотнуть свежего воздуха, да всё никак не удаётся протиснуть своё тело сквозь непомерную густую тяжесть.

Дверной звонок был словно соломинка для утопающего. Я пошёл открывать, а перед моими глазами всё ещё плавали сгустки чёрного киселя.

"Пиздец какой-то",-- подумал я и рассмеялся злобным похмельным смехом.

Двери я распахнул, даже не посмотрев в глазок. Непозволительная роскошь для человека, который позавчера развязал войну. Но, видать, дуракам вроде меня везёт в этой жизни. Посреди лестничной клетки стоял, согнувшись крюком, тот самый хмырь в разноцветном дождевике, который принёс мне весточку от Кислого.

--Мир тебе,-- чуть слышно проговорил он.

--Чего тебе надо?

--Мне ни хуя не надо. Мне уже давно ни хуя не надо. А вот тебе надо.

--Ну скажи ещё чего-нибудь умное,-- я собрался уже закрывать двери, как вдруг хмырь ляпнул:

--Тебе привет от Валерки Ворошилова.

--Он же сдох.

--И давно?

--Ну ты, бля, тормоз. Он шесть лет назад с моста наебнулся.

--Как знаешь. Слышал, кстати, песенку такую: "Смерти не-ет!",-- хмырь явно не попадал в ноту. Я не знал ни такой песни, ни такой мелодии, но хмырь вообще ни в какую ноту и близко не попадал.

--Я тебя сейчас ёбну.

--Очень умно,-- мой гость вынул руку из кармана. В руке была зажата потрёпанная тетрадка.

Я схватил тетрадь и раскрыл её. Валеркин почерк.

--Откуда ты её...