Воображение мира

Норд, или хазри, – настойчивый холодный ветер, он затрудняет дыхание, ухудшает зрение. Капитаны в море под нордом ставят двух смотровых на пост. Шквалы достигают семидесяти узлов. Хазри захватывает широкую полосу побережья, накрывает Ширван и Куру. Ичери-шехер, Старый город, когда-то защищал жителей Баку от неприятеля, а сейчас защищает летом от зноя, зимою – от норда: здесь дома лепятся один к другому, улочки петлисты, и ветру в них не разгуляться.

Что помнят глаза осени? Они помнят, как море рождает солнце, как бухту рассекает лучистый клинок, как рассвет озаряет угол стены: камень отполирован в двух местах – на уровне опущенной детской руки и повыше – руки старческой. На панели проснувшаяся кошка прогибается струной трамплина от самых коготков. Из-за окна, забранного решеткой, раздается всхлипывание водопроводного крана, пение дверных петель.

И помнят глаза, как садится за Баилов мыс солнце. Как тень проливается по Большой Крепостной от Верхнего базара к Нижнему: от Юхары-базара, царства ювелиров, до ремесленнического Ашагы-базара. От Шемахинских ворот и от Сальянских – к резным камням дворца Ширваншахов; как проясняются, становятся мягкими очертания ослепших от солнца дворцовых строений: густые резные арабески, купольные бани, диван-сарай.

Искры памяти о Каспии тянутся пунктиром через жизнь. Иногда помогают выжить. Однажды я плыл гостем на яхте вдоль берега Калифорнии. Тогда у острова Святой Катарины мы попали в шторм. Хоть и был приторочен ремнями к койке, я проснулся оттого, что потолок и стены каюты стали то и дело меняться с полом местами. Пушечные удары волн гнули борт, толкая меня в плечо, и в иллюминатор, в котором уже светало, я видел бутылочного цвета толщу Тихого океана, вспыхивавшего белыми горами в вершке от моего виска; я слышал поскрипывание обшивки под натиском боковой качки.

Мне стало не по себе, но Каспий помог собраться и оставаться спокойным до конца путешествия, ибо друг отца – капитан сухогруза Черникин – однажды признался, что если бы он выбирал между предзимним Каспием и мысом Горн, то предпочел бы последний: «На Каспии особая, обрывистая волна, – она переламывает большие суда, как спички. Так происходит потому, что каспийские глубины невелики, и, разогнанная шквалом, волна слишком резко и круто растет – горб ее взмывает над тормозящимся трением дна основанием. В океане волны, может, и выше, но пологие. Длинный корабль вскарабкивается по ним без особого крена и, перевалив через незаметный горб, плавно спускается. При шторме на Каспии судно взмывает носом в воздух, что очень опасно».

Мысль о том, что родной Каспий бывает по осени суровей океана, примирила меня со штормом, словно срубленная мачта.

Лось, лиса и куропатка

Карл Маркс считал, что для нормальной работы рынка необходимо равнодушное отношение людей к тому виду деятельности, которым они занимаются: «Но то, что у американцев есть результат развития равнодушного отношения к этой деятельности, у русских есть результат недоразвитости».

Вот по этой самой недоразвитости занесло меня однажды осенью в степную часть одного заповедника в Башкирии. Занимались мы там топосъемкой, пытались подтвердить существование якобы только что замеченных с воздуха после первого снега геоглифов в виде лося, лисы и куропатки – геометрических неровностей земной поверхности, составляющих пиктограммы, послания богам наподобие знаков пустыни Наска. Почему нельзя было дождаться лета? Почему я согласился в этом участвовать, заглянув как-то вечером в подвал одного из общежитий МФТИ, где находился клуб водных и спелеологических походов и где неделей раньше выступала «Гражданская оборона»? На этот раз я попал на агитационное чаепитие, проводимое двумя бородатыми старшекурами.

Только на вторые сутки, сойдя с поезда и болтаясь в кузове «летучки» с рюкзаками и газовыми баллонами, я окончательно осознал, что Кеша и Бурлак – безумцы. Ибо уже ездили на Полярный Урал искать космодром инопланетян, спасать группу Дятлова и так далее. Надо было, конечно, тут же спрыгнуть, но я приподнял брезентуху и ничего, кроме заснеженного горизонта и настигающих буранных сумерек, не увидел.

Ergo, если ночевать зимой в палатке в башкирской степи, слышно, как пересыпается с сухим шелестом снег и враскачку воет стремящийся за сотни километров отсюда ветер. К этому добавляется рокот ближайших низовых вихрей. Все это вместе заставляет поверить, что вы на борту корабля, идущего против волнового фронта. Сочетание обертонов опасности – ледяная пустыня есть вотчина смерти – и баюкающей умиротворенности набега морских волн создают гипнотический эффект.