Воображение мира

В детстве в походе по лесу непременно заваривали зверобой – его стебельки с желтыми цветками, прямые, до колена, стойкие. Настой получался янтарный, слегка будоражащий, после него легче было ломиться через бурелом, бесконечно спускаться и выбираться из оврагов, идти по бедро в росе через ковры папоротника, напоминающего силуэт парящего орла. Несколько раз в лесу меня посещало чувство острого беспричинного страха. Это почти непередаваемое ощущение. Я вообще любил ходить в лес один. Было что-то волнующее в том, чтобы остаться наедине со стихией лесов, глухих и баснословных в преддверии Мещеры, как сказочные леса из «Аленького цветочка». Этот таинственный цветок – нечто вроде горнего эдельвейса или цветущего папоротника – занимал нас, как и лешие, русалки и кикиморы. Всю эту живность в том или ином обличье детское воображение доставляло нам с охотой, тем более что в глухом лесу в окрестностях Шатуры происходило много необъяснимого. Как мы не сгинули в торфяных болотах, собирая грибы, которых в иную пору там было косой косить, – неизвестно. Светлый лес и мягкий мох по щиколотку с озерцами черничников, с линзами черной воды, которые приходилось обходить по топким раскачивающимся берегам с торчащими облезлыми елками. Стадо кабанов не раз загоняло нас на деревья, но больше всего я боялся вот этих острых, разрывающих сердце приступов страха, когда вдруг в траве мелькнут капли не то каких-то ягод, не то аленький цветочек, но почудится кровь или просто что-то шелохнется во всей толще воздуха над дремучим оврагом с замшелыми поваленными стволами, – и рванешь, не чуя под собой ног, так что вокруг от встречного напора загудит воздух, – только бы исчезнуть из этого ничем не примечательного вроде места. Вот этот бег сквозь чащу до упаду, до момента, когда биение сердца готово разорвать горло, когда дыхание распирает не только грудь, но и все тело, когда валишься в изнеможении на опушке и постепенно приходишь в себя, сознавая, что лес вновь испытал тебя и принял, что снова и всегда за тобой будет присматривать хорошая грубая сила, только что столкнувшая тебя с места – так поворачивают ладонь, чтобы муравей бежал и бежал в направлении солнца; вот этот момент и остался со мной, как нечто необходимое для поправки реальности. Только чувство безопасности с годами становилось все тоньше и сейчас почти исчезло, так что непонятно, куда и зачем падать, на какой опушке.

Геометрия точности

Однажды, еще в самом начале их романа, Роден уединился было с Камиллой Клодель в спальне, как вдруг почувствовал что-то, прикоснувшись к ее телу, – и кинулся вниз в мастерскую, где стояла его незаконченная скульптура, – чтобы воспроизвести то, чему только что вняла его рука. Рука, протянутая к облаку.

Образное мышление, умение мыслить формами прежде всего связано с элементами геометрическими, и в этих координатах облако становится символом трансформации предметов в процессе мышления.

Кажется немаловажным и метеорологическое соображение. Оказывается, попасть в облако – это столь же катастрофичное, сколь и уникальное происшествие. Я слышал трагический рассказ одного дельтапланериста о том, как однажды его приятеля восходящим потоком засосало в грозовой фронт: «В мгновение ока планер устремился вверх, стал размером с пылинку и пропал в смеси белых и серых облачных валов. Труп его нашли два дня спустя в шестидесяти километрах – обмороженный, обгоревший, обернутый рамой дельтаплана. Небывалая смерть в грозовой туче: ледяной град, огонь молний, жернова смерча».

Воображение и свобода

«Все осмысленное – дискретно» – эта фраза Андрея Николаевича Колмогорова не исчерпывается только тем, что различие лежит в корне познания. Ее можно было бы поставить эпиграфом к одной из главных монографий XX века – книге антрополога Мэри Дуглас «Чистота и опасность». В ней впервые сформулирована идея о том, что разделение на чистое и грязное, само возникновение понятия нечистоты, различения между будничным и святым свидетельствует о мощнейшем импульсе в развитии религиозного и культурного сознания. Откуда берется эта корневая способность к различению? Когда происходит этот сдвиг, смещение сознания, позволяющее переводить реальность в область, доступную мышлению. Как зарождается способность к расчленению тела хаоса и извлечению из него смысла?

Для подступа к ответу на этот вопрос полезно обратиться к образу Еноха – к едва ли не единственной фигуре библейского корпуса текстов, которую можно считать символом познания – пытливости по отношению к устройству мироздания. Енох – один из главных персонажей иудейской истории периода Второго Храма. Некоторые ученые полагают, что некогда существовало противостояние иудаизма, ориентиром которого была фигура Моисея, и иудаизма, опиравшегося на откровения Еноха.