Вольтер

Мадам Аруэ, надо думать, не без оснований принято считать легкомысленной. Уже на склоне лет Вольтер говорил: она в исчерпывающей мере обладала острым умом своей нации, но ее развлечения не свидетельствовали, что она во всем строго следовала евангелию. К этому можно было бы добавить и седьмую заповедь Ветхого завета, вполне вероятно, нарушаемую мадам.

Связи ее, как ни понимать это слово, несомненно, способствовали карьере мужа и благосостоянию семьи. Скорее всего именно она подарила метру Франсуа доверие герцогов Сен-Симон, герцогов Ришелье, знатных фамилий — де Комартен, де Никола, де Шатонеф и еще многих. Считалось почетным быть клиентом этого нотариуса, который не составил частной практики и поступил на королевскую службу. Метр Аруэ славился не только деловым умом, но и безупречной честностью. Трудно было сыскать лучшего поверенного в делах.

Знакомству семьи Аруэ с аббатом де Шатонефом способствовал сосед — доктор Сорбонны Никола Депрео Буало.

Перенесемся в 1694 год. В феврале ли, в ноябре — какое это имеет значение — у короля-солнца должен был появиться еще один подданный. У кюре церкви Сант-Андре дез Арт — еще один прихожанин. Впрочем, вполне вероятно, что, как отец и старший брат Арман, ожидаемый ребенок станет янсенистом (католическая секта, приближающаяся к протестантам).

Но вот на что еще не купивший дворянского герба метр Аруэ, насколько мы его знаем, должен был уповать твердо. Если бог пошлет ему вместо умерших во младенчестве Франсуа Армана и Робера снова сына, этот пойдет еще дальше отца, сделает большую карьеру, выбьется из третье! о сословия во второе, то есть из буржуа во дворяне. (Того же, разумеется, он хотел и для Армана, но этот не подавал больших надежд.) Вот же младшие сыновья доброго знакомого, драматурга Корнеля стали офицерами, а старший служит при посольстве. Сын руанского негоцианта женился на дочери интенданта полиции, маркиза д’Аржансона, и, глядите, он — фельдмаршал! А внук книготорговца, сын генерального откупщика сделался сперва парламентским советником, затем председателем парламента и завершил свою карьеру придворной должностью суперинтенданта королевы. Да и ныне покойный министр финансов Кольбер, правая рука короля, тоже вышел из третьего сословия, был сыном реймского купца.

И все-таки, если родится мальчик, лучше всего в соответствии с семейными традициями Домар де Мелон, а теперь уже и Аруэ, пустить его по судебному ведомству. Здесь тоже можно достигнуть немалого. Конечно, это лишь догадки, но, исходя из того, чего метр Аруэ добивался от младшего сына потом, весьма правдоподобные. Вполне вероятно, что мысль о школе правоведения возникла у метра Аруэ еще до рождения младшего сына.

Несмотря на то, что мадам шел всего тридцать четвертый год и роды ожидались пятые, она тяжело болела. Кроме того, в Париже было тревожно. Возможно, если поверить тому, что будущий Вольтер появился на свет в Шатене, это и побудило его мать поселиться в тиши у золовки.

Зима и весна 1693–1694 годов были голодными. Как всегда после неурожая, голод, не покидая сел, перебрался в города и самую столицу.

Метр Аруэ не торговал хлебом ни оптом, ни в розницу. Он вообще ничем не торговал. Но голодная толпа с каждым днем все решительнее и решительнее угрожала: если ей не помогут, она пойдет громить дома всех богатых. А богатым метра Аруэ можно было считать наверняка. Людовик XIV делил финансы Франции на три категории. К первой он относил деньги, хранившиеся в его собственной шкатулке, ко второй — те, что находились в кассе королевского казначейства, к третьей — те, что он милостиво оставлял в кошельках своих подданных. Содержимое кошелька старшего нотариуса позволяло причислить его к держателям финансов Франции третьей категории. (Потом, став казначеем Счетной палаты, он приблизится и ко второй.)

Бесспорная неточность в акте о крещении Франсуа Мари — слабенького младенца крестили не в церкви. Кюре с причтом пригласили на дом, опасаясь, что иначе новорожденный не переживет и крестин. Кто мог тогда предвидеть, что он, постоянно болея, удержится на этом свете до восьмидесяти четырех лет?

Конечно же, крестины почтили своим присутствием друзья семьи, Комартен де Сент-Анж, аббат Жодуэн, возможно, сосед, доктор Сорбонны, академик Буало, законодатель классицизма. Всех называть не стану, к тому же это лишь предположения, но не могу не упомянуть аббата де Шатонефа и Рошебрюна.

Вряд ли родителям ребенка, причту и многим гостям нравилось, что мессу заглушали доносившиеся с улицы крики взбунтовавшихся подмастерьев. А они наверняка доносились, потому что чаще всего именно по понедельникам бунтари обходили все мастерские и требовали, чтобы к ним присоединились те, кто еще продолжал расшивать галуны или лудить посуду. По преданию, кто-то из присутствовавших на крестинах — возможно, это был аббат де Шатонеф — заметил: а не предвещают ли крики, что родился будущий вольнодумец и безбожник?