Вольтер

Между тем времяпрепровождение, уместное для пожилых и молодых аристократов с вполне достаточным годовым доходом и положением в «свете», для вольнодумствующих духовных лиц, получающих свою долю церковной десятины, и чаще всего сыновей таких же вельмож, не годится для младшего сына метра Аруэ, которому после окончания коллежа нужно выбрать солидную профессию и делать карьеру. Во всяком случае, так думает его отец. И дело даже не в кутежах и увлечении поэзией. Напротив, королевскому советнику импонируют высокопоставленные сотрапезники и собутыльники сына. И в свободное время почему бы ему не развлекаться, не сочинять стихов? Дело в серьезном выборе между юриспруденцией и литературой.

Когда Франсуа Мари кончил коллеж, отец спросил сына, кем тот собирается стать.

— Писателем, — без тени колебания ответил юноша.

И тут-то метр Аруэ, кстати сказать, любитель литературы и театра, приятель Корнеля и Буало, высказался очень резко:

— Писатель — это человек, который ничего не имеет и поэтому не может не быть в тягость родным.

Сын остался, однако, при своем мнении. Да иначе и быть не могло. Гении не выбирают профессию — она выбирает их.

Так начался их конфликт, которым современные французские вольтеристы, Рене Помо и Андре Делатр фрейдистски объясняют недовольство Вольтера религией и старым порядком. Объяснение нужно поставить с головы на ноги. Напротив, в споре между отцом и сыном отразились противоречия и движение самой истории, столкновение отходящего «века Людовика XIV» с будущим «веком Вольтера».

Метр Аруэ считал существующее в тогдашней Франции положение вещей незыблемым и единственно возможным. А раз так, Франсуа Мари должен выбрать доступную его кругу профессию, которая обеспечит его самого и позволит служить установленной богом королевской власти, то есть юриспруденцию.

Молодой Аруэ рассуждал совсем иначе. Действующий общественный порядок лишен разумного основания, его нужно изменить. Небесный закон и нравственные принципы, якобы его оправдывающие, Франсуа Мари к тому времени отвергал начисто. В своем сознании он уже разрушил сословные перегородки и установленные им пределы личной судьбы, был уверен, что не происхождение, но природные дарования, знания, личные достоинства, должны определять место человека в обществе. Разумеется, здесь сыграли свою роль иллюзии, вызванные тем, что принц Конти и остальные аристократы-либертены держались с ним словно бы наравне. Но не в одних иллюзиях дело. Так или иначе Франсуа Мари был убежден, что достигнет самого высокого положения и принесет больше всего пользы людям, став писателем. Ведь его и в коллеже считали поэтом, и он удостоился поцелуя старшего собрата — Жана Батиста Руссо.

А главное — Франсуа Мари не хотел служить старому порядку. Пусть еще и не проявив себя пока ничем серьезным в литературе, философии, истории, политике, он думал, по всей вероятности, именно так.

Но и у отца была своя правда. Это потом — уже не Франсуа Мари Аруэ, но Франсуа Мари Аруэ де Вольтер станет одним из первых независимых писателей. Тогда же литературой можно было заниматься, лишь имея либо собственное состояние, либо могущественного покровителя и живя на его подачки. А последнее не могло не претить королевскому советнику, самому себе обязанному всем, чего он достиг и что имел.

Потом Франсуа Мари поймет это очень хорошо. Именно для того, чтобы стать независимым, он составит себе состояние и будет всеми способами его приумножать, всеми мерами будет добиваться возможности писать и печатать то, что хочет, и бороться за уважение, которое общество должно оказывать писателям и артистам. Пока же он, не считая, тратит отцовские деньги, когда удается их заполучить, или делает долги, опять-таки в расчете на родительский кошелек.

Отец настоял на своем. Сын вынужден был поступить в школу правоведения. Но он не переставал протестовать и сопротивляться. Прежде всего варварский язык старинных французских законов оскорблял его воспитанный аббатом де Шатонефом, отцами иезуитами, преподавателями коллежа, а теперь еще и отточенный в кружке «Тампль» изысканный вкус.

Франсуа Мари манкировал занятиями в школе не только поэтому, но и потому, что там неинтересно. Стать потом прокурором, нотариусом, судейским чиновником, даже адвокатом, значило поставить себя на общественной лестнице ниже тех аристократов, которым он как писатель был равен, не говоря уже о службе короне, о чем он и думать не желал.

Вот что значил спор между юриспруденцией и литературой, между Аруэ-старшим и Аруэ-младшим.

Но веский аргумент, чего не знал тогда Франсуа Мари, был и в пользу юриспруденции. Познания в действующем тогда и позже во Франции уголовном и гражданском праве пригодились ему и для ведения процессов своих возлюбленных, маркизы дю Шатле и графини фон Бентинк, и, главное, посмертной реабилитации Каласа и де Лабарра, спасения жизни Сервена, реформы законодательства Швейцарии, но… и для вздорных тяжб с соседями.

Значит, нельзя не признать заслуг отца, настоявшего, чтобы его младший сын окончил школу правоведения.