Вольтер

В его ранних стихах видны уже уроки гениального насмешника над ханжеством, Рабле, хотя тогда его считали только забавником, не причисляя к высокой литературе, и других жизнелюбцев из кружка Маргариты Наваррской, уроки скептиков Монтеня и Бейля. Эти уроки смелой французской мысли XVI и XVII столетий Франсуа Мари получил в обществе «Тампль». Но надо было уметь ими воспользоваться! Еще в коллеже познакомился он с жизнерадостной моралью наслаждения этичных философов Эпикура и Лукреция. Теперь она тоже оплодотворяет его стихи.

Противопоставить земное небесному требовало время, его новые силы. Он сам был этой новой силой.

Но писать стихи, хотя он и сочиняет их, как поет птица, Франсуа Мари мало. Он еще хочет стихами и прославиться. Случай предоставляется вскоре после его возвращения из Гааги. Академия объявляет поэтический конкурс.

Он представил благонамереннейшую «Оду на обет Людовика XIII». Такого рода поэтическое притворство автору не впервой. Еще в коллеже, когда за очередную нечестивую выходку воспитаннику Аруэ грозило исключение (как раз тогда отец Леже предсказал, что он станет знаменем и главой французских деистов), Франсуа Мари перевел на французский с латыни две религиозные оды своих воспитателей, причем так искусно, что вызвал у авторов слезы умиления. Этим, так же как и безупречным поведением и усердными молитвами, столь же лицемерными, он и спасся от исключения.

Премию присудили не Аруэ, но некоему аббату, которому покровительствовал де Ламот Удар, известный поэт, еще больше прославившийся как участник спора о древних и новых писателях. Не помогло и то, что Франсуа Мари просил отзыва на свою оду у Жана Батиста Руссо. Тот ответил весьма сурово, что ни Корнель, ни Расин, ни Депрео не писали для премии.

Раз так, побоку Академию! Поэт осмеивает ее в сатирической поэме «Трясина». Мадам Дюнуайе, простив ему попытку увезти дочь, издает поэму в Гааге. Автору грозят неприятности, и отец отправляет его в имение маркиза Луи де Комартена. Старик рассказывает гостю о Людовике XIV, при дворе которого служил, и о Генрихе IV. Это пригодится потом Вольтеру.

ГЛАВА 5 СТИХИ ПРИВОДЯТ В БАСТИЛИЮ

Наступает и 1715 год, поистине исторический. Кончается «век Людовика XIV». Его сменяет знаменитое регентство, преддверие, даже начало «века Вольтера». То, что Франсуа Мари Аруэ примет эту фамилию после заключения в Бастилию, тоже исторически не случайное, своеобразное пересечение судеб принца и поэта, напрасно считавшего себя равным принцу. Он-то герцога Орлеанского отправить в тюрьму не мог…

Конечно, младший сын казначея и сборщика пеней Счетной палаты допущен во дворец не был и не мог быть свидетелем болезни и смерти короля-солнца. Не присутствовал он и на заседании парламента Франции, когда утверждался новый король, ребенок Людовик XV, и регент при нем. Но, во всяком случае, Франсуа Мари, недавно вернувшись в столицу, видел, как ликовал Париж, словно проснувшийся от долгого тяжелого сна, и сам, наверно, ликовал вместе со всеми. Никогда еще не собирались такие толпы народа на парижских улицах и площадях. Никогда еще бульвары не были так запружены каретами и колясками, столько всадников не скакало во весь опор. А другие экипажи въезжали в столицу через все заставы: это возвращались те, кто не по своей воле покинул Париж. Из открытых дверей кафе, из распахнутых настежь окон домов доносился веселый шум, заглушая редкие возгласы горя.

Не один Париж, но вся Франция ликовала. Даже в церквах молились не за упокой души умершего короля, но благодарили бога, что наконец прибрал его к себе.

Как свидетельствует тот же Сен-Симон, сдерживались, соблюдая приличия, только другие государства Европы, хотя и имели не меньше оснований радоваться, отделавшись наконец от монарха, предписавшего им свои законы и лишь смертью избавленного от готовившегося уже справедливого возмездия. Все дворы и правительства подчеркнуто восхваляли покойника и оказывали ему положенные почести. Они не забыли славных трех четвертей царствования, продолжавшегося семьдесят два года, и не вспоминали о бесславной последней четверти. Император Священной империи даже надел траур, как по отцу, и запретил все публичные развлечения: в Вене были дни карнавала. Только французский посол позволил себе нарушить приказ, устроив единственный в городе бал.

Французы, казалось, просто с ума сошли от счастья, что избавились от своего короля, так же как некогда сходили с ума, им восторгаясь. Добро, сделанное покойником Франции, было сделано так давно, что молодое поколение о нем и не подозревало. Ничто больше не напоминало о том, что воспитанник Мазарини некогда избавил родину от гражданских войн и посягательств иноземцев. Это Вольтер потом напишет «Век Людовика XIV», воздав должное историческим заслугам короля, но напишет много позже, и в его книге чаши благодеяний и злодеяний будут колебаться.