Волнолом

Давай-ка, говорит, странничек, поведай мне, как тебя кличут и с чем пожаловал. Ну и выложил я — про «Окрошку», про свина и про всё остальное. Как по писаному трещал, остановиться не мог, будто она меня за язык тянула. Дослушала, головой покачала и говорит сердито — ох уж эти мне легенды народные! Нету за ручьём никаких шаров-амулетов — ни бронзовых, ни золотых, ни железных. Если и были когда, то давно растащены. Иначе, продолжает, я бы почувствовала.

Спорить я не стал, понятное дело, только голову склонил уважительно — спасибо, мол, за толковое разъяснение. Она фыркнула, как та кошка, и пальчиком меня поманила. Иду за ведьмой, будто привязанный, а сам примечаю — хибарка старая, но крыша подлатана. Во дворике чисто, даже дрова наколоты. Припрягла, видать, кого-то из наших. Она мне тем временем — закатай-ка, Йохан, рукав. Достала ножичек тонкий и руну мне нацарапала, малость пониже локтя. Теперь, говорит, не уйдёшь отсюда, пока я не отпущу. И добавляет — молодец, что забрёл, мне как раз новый материал потребен. Ох, герр вахмистр, не понравились мне эти слова. Вот прямо ни капельки не понравились. Но вида не подаю. Спросил только, как мне её величать, чтобы, значит, со всем почтением. Смеётся. Мы тут в лесу, говорит, политесы разводить ни к чему, так что пусть будет просто Сельма.

В дом не пустила. Спать велела снаружи, благо погода летняя. Одеяло преподнесла от щедрот. Днём я воду таскал с ручья, обед на костре варил (припасы, кстати, у неё покупные). Ели во дворике — пенёк заместо стола. Спросила как-то — чего ты, Йохан, тощий такой, да хлипкий? Кормили, говорю, плохо. Думал, опять засмеётся, а она головой качает. Не должно, заявляет, такого быть, чтобы носитель дара концы с концами едва сводил. Чернильное зрение — это, дескать, похлеще любого титула.

Я смелости набрался и спрашиваю — чего ж она с даром в лесу сидит, будто знахарка деревенская? Дурак ты, говорит, Йохан. Рассуждаешь, как эти бараны на факультете… Да, герр вахмистр, вот прямо так и сказала. И добавила — знахарки, они тоже много чего умеют. Это, мол, тот же дар, только не в зрение пошедший, а в чувства. Другая сторона силы, ага. Нет, герр вахмистр, «ага» — это я уже от себя. А она ещё много чего плела. У меня тогда, если честно, подозрение появилось, что ей просто поболтать не с кем, потому меня и оставила. Авось, думаю, наиграется и отпустит. Вроде ж не злая, просто трёхнутая слегка…

Но всё по-другому вышло. Я, герр вахмистр, забыл сказать — там у неё жила ещё дворняжка приблудная. Забавный кобелёк, ласковый, но глупый просто на удивление. Не скалится, не рычит, только хвостом виляет. И вот на третий день, значит, решил я дров ещё наколоть. Заняться-то больше нечем. Кабысдох этот рядом крутится. И вдруг в голове у меня — будто шёпот чей-то. Повторяет — убей собаку, убей, заруби сейчас же… Я, как во сне, топор поднимаю. А пёс безмозглый вместо того, чтобы дёру дать, глазёнки доверчивые таращит. Поплохело мне под этим взглядом, да так, что топор уронил и на землю сел, потому что ноги не держат. Пот градом катится, тошнит, зато шёпот в голове прекратился. А минут через пять хозяйка из дома кличет — Йохан, зайди!

Ох, думаю, не к добру. Раньше-то не звала ни разу. Зашёл и вижу — пол исцарапан, светится, и руны мелом начерчены. Запах странный стоит. Вроде приятный, сладкий, как от чертополоха, а принюхаешься получше — гнильца. Ведьма мне велит — ложись на спину, Йохан, и не волнуйся, пальцем тебя не трону. Дёрнулся я, конечно, да толку-то? Тело будто чужое. Лежу на полу, а она надо мной склонилась и шепчет — убей собаку, убей… Как пять минут назад, слово в слово. И кажется мне, что в болото чернильное погружаюсь. Но сознания не теряю, просто лежу.

Потом замолчала она, поднялась и вышла. Вернулась через минуту, села на лавку и тоскливо в стену уставилась. Кабысдох за окошком тявкает. Вздохнула Сельма, на меня поглядела и говорит — значит, не убил всё-таки. Как же, спрашивает, ты устоял? А вот так, отвечаю. Не хотел — и не убил. Точка. Да, кивает она, тут с тобой не поспоришь, Йохан. Нужен другой, который захочет. Время — оно такое, с ним иначе никак…

Ну всё, думаю, бредит ведьма. Да ещё, вижу, кровь у неё сочится из носа, стекает на подбородок. Перестаралась, видать, со своими фокусами. Она утёрлась, прилегла, а мне говорит — поднимайся, Йохан, можно уже. Я так и сделал. Стою над ней. Она улыбнулась как-то… ну, растерянно, что ли… и говорит мне — это ведь, Йохан, несчастные пять минут, а какое сопротивление! А представляешь, если двадцать пять лет?

Нет, герр вахмистр, не знаю, что это значит. Просто запомнил. Дальше? Глаза у неё закрылись, лицо разгладилось — спит. Думаю — придушить её, и дело с концом. Но не решился, ясное дело. Там и насечки у изголовья, и амулет у неё на шее. Сунешься — как бы самому коньки не отбросить. Да и не такой я человек, герр вахмистр, чтобы бабу во сне душить, будь она хоть трижды чёрная ведьма. Я, вон, даже свою, на которой женился сдуру, до сих пор ещё не прибил.