Вне рутины

— Вижу, вижу. Ахъ, какъ пріятно имѣть такія воспоминанія о себѣ! — восторгалась Манефа Мартыновна. — И какъ у васъ все это въ порядкѣ, аккуратно.

— Порядокъ и аккуратность всегда были присущи мнѣ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, и черезъ нихъ я въ люди вышелъ, — похвастался Іерихонскій. — Вотъ здѣсь я въ небольшомъ еще чинѣ съ первымъ крестикомъ Станислава въ петлицѣ.

— Аи здѣсь какъ вы солидны! — похвалила Манефа Мартыновна.

— Я всегда держался солидно и съ достоинствомъ, многоуважаемая… На этомъ портретѣ я уже въ слѣдующемъ чинѣ съ двумя крестами въ петлицѣ — Станиславомъ и Анной. Видите, я тогда баки носилъ, потому что нашъ начальникъ былъ съ баками. Обыкновенно, мы, служаки, всегда подражали нашему ближайшему начальству, — разсказывалъ Іерихонскій.

— Да такъ и слѣдуетъ, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.

Іерихонскій вдохновился.

— Вотъ и волосы на головѣ подлиннѣе, а не подъ гребенку, — продолжалъ онъ. — Нашъ начальникъ имѣлъ тогда привычку носить нѣсколько длинные волосы и былъ немного либералъ. Ну, понятно, и мы… хе-хе-хе. А вотъ тутъ я ужъ, такъ сказать, въ штабъ-офицерскихъ чинахъ. Первый портретъ — надворный совѣтникъ и со Станиславомъ на шеѣ. Второй — въ чинѣ коллежскаго совѣтника и съ анненскимъ крестомъ на шеѣ и здѣсь уже безъ бакъ. Назначенъ былъ новый начальникъ и бакъ не носилъ. А вотъ портретъ, гдѣ я ужъ статскій совѣтникъ, съ Владиміромъ въ петлицѣ и у меня, кромѣ русскихъ орденовъ, два иностранные ордена. Здѣсь на портретѣ я уже снялся во весь ростъ въ мундирѣ, въ присущихъ мнѣ по формѣ бѣлыхъ панталонахъ и съ треуголкой съ плюмажемъ. Съ чина коллежскаго совѣтника бакъ я уже такъ и не носилъ. Было у насъ начальство и съ длинными волосами, но Богъ послалъ мнѣ лысину и я ужъ не могъ отращивать волосъ.

Іерихонскій разсказывалъ и освѣщалъ каждый портретъ свѣчей, которую держалъ въ рукѣ.

— Прекрасно, прекрасно… — умилялась Манефа Мартыновна передъ портретомъ его въ мундирѣ. — Здѣсь ужъ вы прямо сановникомъ выглядите.

— Да вѣдь и на самомъ дѣлѣ сановникъ, — прищелкнулъ онъ языкомъ. — Вы знаете, какой у меня тутъ орденъ на шеѣ? Вѣдь это, многоуважаемая, Владиміръ. Да-съ…

Далѣе Іерихонскій перевелъ Манефу Мартыновну въ столовую. Въ столовой уже былъ накрытъ столъ для чаепитія, стояли закуски и цѣлая батарея бутылокъ, окруженная блюдечками съ вареньемъ, по самовара еще не было. Эта комната ничѣмъ особеннымъ не отличалась, кромѣ того, что на буфетѣ стояли четыре самовара разныхъ калибровъ.

— Тоже приданое покойной жены, — отрекомендовалъ онъ. — Желаете кухню посмотрѣть?

— Да отчего-же… Я все любуюсь, въ какомъ у васъ все порядкѣ, - отвѣчала Манефа Мартыновна. — Вѣдь вотъ вы и вдовый человѣкъ, большой чиновникъ, кажись, вамъ должно-бы ужъ быть и не до этого…

— А я люблю-съ. Я все самъ… Даже провизію иногда закупаю самъ.

— Удивительно! — шептала Манефа Мартыновна.

Была показана и кухня. Въ кухнѣ на полкахъ горѣло жаромъ много хорошо вычищенной мѣдной посуды, высились кофейная мельница, ступка и большой рыбный котелъ.

Въ кухнѣ встрѣтили ихъ кухарка Дарья и ея сожитель Семенъ, косматый, красноносый сѣдой бакенбардистъ въ черномъ сюртукѣ и нитяныхъ перчаткахъ, находящійся при Іерихонскомъ въ качествѣ лакея.

— Здравствуйте, барынька Манефа Мартыновна, — заговорила Дарья. — Наконецъ-то дождались мы васъ, матушка. А генералъ нашъ то и дѣло…

Но тутъ Іерихонскій бросилъ на нее строгій взглядъ, сдѣлавъ жестъ, и она замолчала.

— Прикажете самоваръ подавать, ваше превосходительство? — спросилъ Семенъ, когда они уходили изъ кухни.

— Подавай. Теперь можешь.

Но передъ тѣмъ чтобы вести Манефу Мартыновпу въ столовую, Іерихонскій привелъ ее еще въ комнату и сказалъ:

— А вотъ тутъ у меня прислуга.

На самомъ дѣлѣ прежде всего бросился здѣсь въ глаза большой столъ, а на немъ цѣлый рядъ деревянныхъ колодокъ съ надѣтыми на нихъ ярко начищенными сапогами Іерихонскаго и затѣмъ до десятка разныхъ птицъ въ клѣткахъ.

— Здѣсь у меня чижи, соловьи и синицы, — сказалъ Іерихонскій. — Здѣсь у меня и канарейки выводятъ своихъ птенцовъ. Два кенора висятъ въ клѣткахъ въ столовой, а тутъ семьи. Очень ужъ сорятъ въ чистыхъ комнатахъ, такъ здѣсь держу. Люблю сихъ пернатыхъ и по утрамъ всегда удѣляю имъ свой досугъ, — произнесъ онъ съ чувствомъ. — Съ ногтей юности люблю птицъ.

Покончивъ осмотръ квартиры, они уже сидѣли въ столовой около самовара.

ХХ

— Вотъ какъ живетъ скромный вдовецъ, представшій нынѣ на судъ передъ вашей милѣйшей дочкой Софьей Николаевной! — произнесъ Іерихонскій послѣ того, когда уже налилъ чаю Манефѣ Мартыновнѣ и предложилъ ей трехъ сортовъ варенья и разнаго печенья. — Предсталъ на судъ и съ нетерпѣніемъ ждетъ своей участи, — прибавилъ онъ, отхлебнулъ изъ своего стакана ложечку чая и спросилъ: — Когда-же, глубокочтимая Манефа Мартыновна, когда-же?.. Когда разрѣшатъ мнѣ выслушать мой приговоръ?

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее сквозь золотые очки.