Вне рутины

— Да вѣдь онъ, душечка, тебѣ и конфеты, и цвѣты принесъ.

— Такъ то онъ, а не вы. Онъ у насъ заискиваетъ, а вамъ что-же… Какъ это вы не умѣете держать себя! Вы дама. Какіе тутъ пироги!

— Ну, безъ пирога, такъ безъ пирога. Вѣдь не именинникъ-же онъ, въ самомъ дѣлѣ, - согласилась Манефа Мартыновна, сбила карты недоконченнаго пасьянса, поднялась изъ-за стола и проговорила:- Пойду потихоньку. Что за важность, что немножко рано!

И она, не надѣвъ на себя верхняго платья, вышла изъ своей квартиры на лѣстницу и стала взбираться въ верхній этажъ къ Іерихонскому.

XIX

Послѣ звонка Іерихонскій самъ отворилъ дверь, весь сіяющій улыбкой, и возгласилъ:

— Добро пожаловать, многоуважаемая гостья Манефа Мартыновна! Скорблю только, что вы одна счастливите меня своимъ посѣщеніемъ. О, сколь горда и непреклонна прекраснѣйшая Софья Николаевна!

— Ахъ, это вовсе не изъ гордости, Антіохъ Захарычъ, — отвѣчала Манефа Мартыновна. — Гордости тутъ никакой, а у ней, откровенно говоря, характеръ такой странный. Она удивительно какъ трудно со всѣми сходится. Сначала то-есть. А потомъ, какъ къ кому привыкнетъ и сойдется съ кѣмъ, то это золотая дѣвушка. Ну, здравствуйте, дорогой сосѣдъ.

Іерихонскій приложился въ ручкѣ и сказалъ:

— Прошу въ гостиную. Вотъ мой вдовій уголокъ. Я вѣдь овдовѣлъ не на этой квартирѣ. При женѣ я имѣлъ квартиру побольше этой, но мебели не продавалъ, оттого здѣсь нѣсколько и тѣсновато. Вотъ портретъ моей покойницы — и онъ указалъ на большую фотографію полной дамы съ кучей колецъ на рукахъ, сложенныхъ на животѣ, въ которыхъ она держала полураскрытый вѣеръ.

Гостиная была съ мягкой мебелью въ малиновой обивкѣ, безъ портьеръ, съ тюлевыми драпировками на окнахъ, съ зеркалами въ простѣнкахъ, съ ковромъ, изображающимъ оскалившаго зубы тигра около дивана, и имѣла на стѣнахъ двѣ картины библейскаго содержанія въ золотыхъ, изрядно ужъ загрязненныхъ, рамахъ. Около оконъ стояли горшки съ пальмами-латаніями и вился плющъ по трельяжамъ и протягивался по потолку. Все это было освѣщено лампой подъ ярко-краснымъ бумажнымъ абажуромъ.

— Присядьте, многоуважаемая, отдохните. Гдѣ вамъ получше-то устроиться? Не прикажете-ли на диванчикѣ? Здѣсь будетъ поудобнѣе, — суетился Іерихонскій, усаживая Манефу Мартыновну.

Та сѣла на диванъ, Іерихонскій помѣстился противъ нея, но сидѣли они не долго. Перекинувшись нѣсколькими словами о здоровьѣ Софьи Николаевны и расточивъ по поводу ея нѣсколько комплиментовъ, Іерихонскій предложилъ:

— Можетъ быть желаете осмотрѣть всю мою квартиру, чтобъ имѣть понятіе о скромномъ убѣжищѣ вдовца?

— Даже очень пріятно, Антіохъ Захарычъ, — дала отвѣтъ Манефа Мартыновна. — Вѣдь вы нашъ самый ближайшій сосѣдъ. Насъ раздѣляютъ только нашъ потолокъ и вашъ полъ.

— Полъ-аршина. Я всего въ полу-аршинѣ живу отъ васъ, — засмѣялся Іерихонскій. — Такъ вотъ пожалуйте. Расположеніе квартиры совершенно такое-же, какъ у васъ. Вотъ это моя спальня.

— И у меня съ Соняшей тутъ-же спальня.

Они стояли въ комнатѣ, разгороженной довольно уже потертой и полинявшей коричневой съ желтымъ драпировкой, съ такой-же мягкой мебелью, съ большой орѣховаго дерева божницей въ углу, сплошь увѣшанной и уставленной иконами въ серебряныхъ окладахъ, передъ которыми теплилась лампадка съ малиновымъ ободкомъ. Въ простѣнкѣ помѣщалась стеклянная горка, на полкахъ которой лежало и стояло столовое и чайное серебро, множество серебряныхъ разнокалиберныхъ солонокъ, стаканчиковъ и, между прочимъ, маленькій серебряный самоваръ и кофейникъ.

— Приданое покойницы, — отрекомендовалъ Іерихонскій, указывая на содержимое божницы и горки. — Она у меня была изъ купеческа города. И постель — приданое, — кивнулъ онъ въ распахнутыя полы драпировки, откуда виднѣлась широчайшая двухспальная кровать, покрытая бѣлымъ тканьевымъ одѣяломъ съ двумя ворохами подушекъ разныхъ величинъ, — овдовѣлъ и не смѣнялъ кровати, — продолжалъ онъ. — Такъ и продолжаю на ней спать.

— Да вѣдь что-жъ, на широкой-то просторнѣе, пріятнѣе, — вставила свое слово Манефа Мартыновна.

Затѣмъ, они перешли въ кабинетъ.

Кабинетъ былъ со старой краснаго дерева мебелью, обитой сафьяномъ. Надъ диваномъ висѣлъ вышитый коверъ съ изображеніемъ старика турка съ трубкой, среди двухъ одалисокъ. Тутъ-же висѣла гитара. Далѣе шли книжныя полки съ томами свода законовъ. У окна стоялъ краснаго-же дерева письменный столъ на шкапикахъ, съ бронзовой чернильницей, изображающей пеликана, осняющаго своими крыльями птенцовъ въ гнѣздѣ и въ то-же время щиплющаго свою грудь. На столѣ горѣла лампа, всѣ письменныя принадлежности находились въ порядкѣ, и лежали счеты съ большими костяжками. Стѣна передъ письменнымъ столомъ была сплошь завѣшана фотографіями въ рамкахъ. Фотографіи эти изображали чиновниковъ въ вицмундирахъ съ крестами на шеяхъ и со звѣздами на фракахъ.

— Мои бывшіе и непосредственные начальники и я самъ въ нѣсколькихъ видахъ, — отрекомендовалъ Іерихонскій. — Здѣсь я во всѣхъ стадіяхъ моего служебнаго развитія и до нынѣшняго чина. Все я-съ… Изволите видѣть, начальникъ и я, далѣе опять начальникъ — и опять я. На память-съ.