Влюбленный злодей

Старуха ничего не ответила, но было видно, что, причинив Афоне пакость, осталась весьма довольна собой. Развернувшись, бабка вышла из комнаты, не сдерживая язвительной ухмылки. Судя по всему, старушка все же приходилась Игумнову тещей…

Представившись, я вежливо спросил Афоню:

– Как ваше здоровье, милейший?

– Оно, конечно…

– Вы можете говорить?

– Приходится, – последовал ответ.

– Вы всех стекольщиков в городе знаете?

– А то, – снова услышал я.

– Скажите, вы знаете, кто вставлял стекло взамен разбитого в доме генерала Борковского? – задал я вопрос, собственно, и приведший меня в квартиру запойного стекольщика.

– Знаю, – уверенно произнес Афоня и даже попытался встать с дивана, что вначале ему удалось, но через мгновение его качнуло, и он опять сел.

– И кто это? – спросил я.

– Я, – ответил Афоня и поднял на меня мутный взор, в котором можно было различить признаки сознания.

– Прекрасно. Значит, вы, – констатировал я, крепко сомневаясь, следует ли дальше задавать вопросы.

– Ага, – произнес Игумнов и вдруг заорал: – Фе-еня-а-а!

Мгновенно возле дивана выросла супруга Афони.

– Мне это… налей, – потребовал у жены Игумнов. – Подлечиться бы.

– И так две недели пьешь. Сколь можно-то? – попробовала урезонить мужа Феоктиста Ивановна. Но из ее наставлений ничего не вышло.

– Налей! – грозно потребовал муж. – Смерти моей хочешь?

Феоктиста Ивановна скрылась в кухне и через минуту вернулась со стаканом в руке, на две трети заполненным мутной жидкостью, не иначе самогоном собственного производства.

– На, подавись! Утроба твоя ненасытная, – промолвила она в сердцах.

– Не дождешься, – принял он стакан из рук жены. – Ща я полечусь малость, – посмотрел на меня Афоня Игумнов и одним махом выпил самогонку. Громко и со вкусом крякнув, он какое-то время сидел недвижимо, уставившись в одну точку и прислушиваясь к процессам, происходящим внутри организма, потом поднял на меня прояснившиеся глаза и подтвердил: – Да, я вставлял разбитое стекло в комнате дочери генерала Борковского.

Метаморфозой, случившейся с Игумновым, надлежало как можно скорее воспользоваться, и я поспешил задать другие вопросы:

– Вы помните, как было повреждено окно?

– А то, – ответил Игумнов. – Я всегда все помню. Даже если бываю выпивши.

– Замечательно, – констатировал я. – Тогда скажите: насколько сильно оно было повреждено и как?

Афоня Игумнов почесал шею и промолвил:

– В стекле была дырка… Такая бывает, когда воры выдавливают окно, воспользовавшись, к примеру, клейкой бумагой.

– В данном случае злоумышленник тоже воспользовался клейкой бумагой? – поинтересовался я.

– Не могу знать, – по-военному ответил стекольных дел мастер. – Осколков-то не было.

– Как это: не было осколков? – искренне удивился я. – Совсем?

– Ага, – кивнул Афоня Игумнов. – Они все выпали наружу.

«Так не бывает», – хотел я было ответить Афоне, да осекся. А почему, собственно, не бывает? Очень даже бывает, ежели… разбить стекло изнутри…

Судя по угрюмому выражению мастерового, он собирался хряпнуть еще самогонки, да вот по свойственной ему врожденной деликатности не решался этого сделать в присутствии должностного лица.

– Вы полагаете, что стекло было разбито изнутри?

– Похоже на это, – ответил Афоня, чуть подумав.

– А судебному следователю вы не говорили об этом, поскольку он вас не допрашивал, – произнес я скорее для себя, нежели для стекольных дел мастера.

Афоня посмотрел на меня и поддакнул:

– Не говорил… Как-то без надобности было.

Сделав для себя пометочку в памятной книжке, я поблагодарил стекольщика Игумнова и, предоставив ему возможность хряпнуть еще самогонки, прямиком отправился к судебному следователю Горемыкину.

Николай Хрисанфович находился в своем небольшом кабинете и сосредоточенно оформлял какие-то бумаги. Поднял голову на скрип отворяемой двери и вопросительно посмотрел на меня.

– Я нашел стекольщика, который вставлял стекло в комнате Юлии Борковской, – без всяческих прелюдий выпалил я.

– Рад за вас, – не без иронии произнес Николай Хрисанфович и сгреб лежащие на столе бумаги в стопку.

– Благодарю, – отреагировал я на иронию Горемыкина. – Зовут стекольных дел мастера Афанасием Игумновым. Он проживает в доме Языкова на Малой Покровской… – Здесь я сделал небольшую паузу, чтобы усилить эффект следующей фразы, после чего продолжил: – Игумнов утверждает, что в самой комнате Юлии не имелось никаких осколков битого стекла. Они все были снаружи, на улице. А так бывает лишь в одном случае: если стекло разбито изнутри. Так думает и сам стекольщик, – добавил я в конце и испытующе взглянул на судебного следователя.

– Ваш стекольщик вполне может ошибаться, – возразил мне Николай Хрисанфович. – Кроме того, к его приходу осколки стекла могли убрать из комнаты, что, скорее всего, и было сделано. Вы так не думаете? – Орденоносный старикан поднял на меня слегка насмешливый взор.

– Вполне возможно, – ответил я. – И все же я прошу вас допросить его под протокол и приобщить показания к делу.