Но настроения мне ничего не могло испортить. Кроме Степаниды свет Слудовны. Но и она — тоже. У меня хватило ума при её появлении вскочить с постели, на которой я валялся, и принять почтительную позу. Боярыня глянула на мою расплывающуюся в довольной ухмылке физиономию. Ограничилась многозначительным «ну-ну». И приступила к допросу моих прислужниц.
Оказывается, я пропустил кучу интересных деталей. Как Корней, уже в сенях, стал господину выговаривать («вот хамье холопское»), а Хотеней велел ему заткнуться («плёткой надо сразу, чтоб и мыслей таких не было»). Что Хотеней успел увидеть на столе мой складень — четыре скреплённых дощечки с углублениями, залитыми воском, на котором я тренировался в правописании. И оценил, что я тут не «просто так хлеб ем», а ещё и грамоте учусь. «Дабы господина свого развлечь при случае писанием писем благочестивых и уместным», естественно.
О чём мои дамы дружно умолчали, так это о моих экзерсисах с Юлькой после. Хотя, подозреваю, Степанида и так всё поняла — запах у нас стоял… Резюме выглядело так:
— Завтра вывести на прогулку. Пора показывать.
Глава 20
И вот меня выводят. На прогулку. На волю.
Я посчитал: я здесь месяца четыре, а небо видел в первый день, когда передо мной голова отрубленная катилась, и три дня пока до Киева добирались. А здесь уже весна, запахи весенние.
Как хорошо на воле! Как пьяный. От неба чистого, синего, от травы молодой, зелёной, от простора двора от забора до забора, от воздуха весеннего, свежего. Мне — как вино.
В избе постоянно запахи разные: ладан, свечи сальные — восковые-то дороги, только для церквей да боярских теремов. Ещё всякие притирания да снадобья, ещё печка кислород выжигает. А тут…, а небо…!
Всё-таки, что у раба, что у зека — небо по дозволению. А тут слышно: птицы поют, телеги за заборами гремят, собаки лают… Сколько всего интересного, увлекательного… — жизнь живая!
Небо, воздух, жизнь — всё мне!
И всего-то делов — дал Хотенею чуток за попку подержаться.
Ягодицы как «ключи от неба»… Мои «золотые ключики». К волшебному театру за потайной дверкой. Театр называется «Русь Святая»… А я, очевидно, в роли Мальвины. Девочка с голубыми волосами. Точнее: с ультрафиолетовыми. Потому и не видно.
С подворья почти ничего, кроме неба, не видать, мы вообще по заднему двору по досточкам-мосточкам-тропиночкам гуляем. С Фатимой. У прислужниц моих чётко: одна меня выгуливает, другая дом сторожит. От следующего сглаза-наговора-выговора.
Меня замотали в тёплые тряпки, что правильно — свежо ещё. И сверху всё это чадрой и прикрыть. А вот это — неудобно. Не держится. Смотровая щель, которая сеткой из конского волоса закрыта, постоянно сползает, головой не покрутить.
Это не одежда, а какой-то инструмент! По воспитанию послушания и добронравия. Ни оглянуться, ни быстрым шагом.
Народ дворовый выглядывает, из всех дверей морды повысунулись: княжну персиянскую гулять вывели. Будто кобылку породистую.
Шажок мелкий, семенящий, ручки благопристойно под грудью сложить. Ага, ещё бы иметь — под чем складывать. Спинка прямая, головку чуть наклонить, глаз от земли не отрывать. Даром что мне из этой щели, как из-под конского хвоста, ничего не видно. Зато окружающие видят всё. А остальное додумают. Найдут ошибку в образе и — «победил колхозный строй» — все всё знать будут. Тогда Степанида своей властью… А от неё никакая попка не защита.