Вляп

— Ты что, купчиха, у которой муж ложками деревянными торгует, но собирается в Сурож идти?

— Как ты сел?! Так только старые жены садятся, да и то — только при кровотечении в заду.

Фатима притащила что-то вроде стека. Не очень гибкое, хоть и гнётся. Лупит меня постоянно… для интенсификации процесса обучения. Хорошо хоть не по лицу. И — не по ягодицам.

Профи — бережёт. Для хозяйского удовольствия.

Урок половецкого языка.

— Скажем, я говорю: я беру эту лошадь. Это неправильно. Это сказано, будто спрашиваю согласия. Я — служанка из богатого и знатного дома. Для продавца честь, если хоть что-нибудь из его товара попадёт в такой дом. Для тебя всякий пастух — кусок навоза. Достаточно сообщить ему о своём решении.

Поклоны. Поклон головой — четыре варианта, поклон поясной — три, поклон полный — три. Распростёрся ниц — отдельно.

— Ты что — светлый князь? Тебя к столу позовут прислуживать, а ты вот так поклонишься и господина своего опозоришь. На всю его жизнь. Не на твою — твоя совсем короткая будет.

— Тебе больно? Это ещё не больно. Больно будет, когда господин велит тебя наказать. Ты что, не видишь разницы в поклоне старшему в роде боярском и его брату?

— Ты перед какой иконой так лежать будешь? Их таких на всю Русь всего две — в Киевской Софии и в Залесье. Или ты баба бесплодная, что об излечении просит?

Мда… А господин не приходит. Ждали в воскресенье. Он обычно к бабушке в воскресенье после обедни приезжает. Не было. Служанки утешают: «Он же вообще на двор не приезжал». А меня снова тоска забирает. Вот учусь, голову мучаю, Фатимову погонялку терплю, а зачем? А если он и не приедет, а и приедет да не зайдёт? У него там Корней и вообще — целый гарем. Уже обученных и воспитанных, к его ласкам приученных… Ну и зачем я ему? А мне как? Без него? Без хозяина? Снова: «ты — никто, и звать тебя — никак»? И тогда впереди смерть. Тоскливая, мучительная. От этого мира. В котором всякий-каждый будет норовить меня пнуть, ударить, восторжествовать… по всякому.

Беззащитность. Бессмысленность. Непригодность. Неприкаянность.

Единственная ниточка во всём этом мире, нить надежды на смысл, защиту, цель… — он. Единственный. Господин. Мой.

Вдруг девка-прислужница с Верху прибегает, ей Юлька целую куну посулила: «Приехал!».

Я сразу — как новобранец при побудке.

Ну конечно… Где вы видели быстрый подъём в женском коллективе? Вроде бы всё решили: что одеть, как встать. Вроде всё готовое лежало. А они, дуры корявые, перерешивать взялись…

Ну, хватить — зубы скалю, шиплю по-змеиному. С себя всё — долой! На голову — парик иудейский. Волос чёрный, у меня кожа белая — солнца здешнего не видала, всё — то под крышей, то в подземелье. Вроде бы — в сочетании смотрится. На парик платок чёрный с серебряным шитьём. Шитья — чуть-чуть. Что я им, лошадь цыганская? Да и цыган здесь нет ещё. Один конец платка на спину, другой на грудь. И не надо заколок — сопрею тут. И на шее посвободнее — чтоб хозяин ошейник видел. Что я из власти его — никуда.

На плечи, прямо на тело, накидка вроде пончо, под него — поясочек мой с чулочками, носки тёплые — долой. Босичком похожу, не поломаюсь. Ему, вроде бы, пальчики мои на ногах нравились.

Стой! Серёжки даренные забыли. Ой-ей-ей! Да они же мне все уши оторвут! Зеркало! Зеркало где?! О господи! Да не так же!

Ладно. Всё. Ждём.

Ждать пришлось долго. Волнение и дрожание как-то ушли. Зато появился какой-то кураж бесшабашный: «ну ты только приди, миленький, я уж тебя в ручки-то возьму».

Темнеть начало, когда заявился. Мрачный, насупленный. Я как его увидел — аж сердце схватило. Милый, суженный, единственный…

А за ним вслед — Корней в избу. С полюбовничком пришёл, не постеснялся. Ну коль так… Служанки мои Корнея в первой комнате отсекли, Хотеней ко мне во вторую прошёл, я у стола стою — он ко мне даже не подошёл! — сел в стороне на лавку. Смотрит в пол:

— Ишь ты, сразу не признал. В платке-то. Ну, как поживаешь, малёк?

Ё-моё, у меня же до сих пор даже имени собственного здесь нет!

Ладно, не сейчас.

Хмыкаю, плечиком пожимаю, головкой поматываю. Пантомимически изображаю общую удовлетворённость и глубокую благодарность. За всё.

— Может надо чего, бабушка голодом не морит?

А, я же его собственность, для боярыньского подворья человек чужой. Могут и в корме урезать.

Снова общее выражение приемлемости, благополучности и за всё благодарности. Плечиком так, ручки на груди сложить ладошками вместе. Спасибо, милостивец, благодарствуем, заботливый ты наш, голодными не сидим.

Ну почему я такой плоский! Было бы у меня тут что-нибудь… выпуклое — и поколыхать можно было бы, и ткань на груди чуть обтянуть. Чтобы господин мой на сосочки особое внимание обратил-порадовался.

Дурак! Был бы я девкой, со всеми этими… выступами — хозяин на меня и не глянул бы. Или как ту, наложницу свою — мозги по опочивальне вразлёт.

— Ладно, пойду я. Дела, малёк. Времени нет попусту разговоры разговаривать.

Ах вот как! Со мною, значит — времени перевод, пустые разговоры! А он уже подниматься собирается. Сейчас уйдёт и всё, и более случая не будет!