Власть меча

Дерн центрального прохода был превращен в изумрудный бархатный ковер и размечен белыми линиями и кругами, обозначавшими места проведения разных соревнований. Беговая дорожка по периметру имела красно-кирпичный цвет. Высоко над ней находилась почетная трибуна, мимо которой происходило традиционное шествие атлетов. В противоположном конце стадиона располагался олимпийский алтарь с треногой и пока что не горевшим факелом.

Перед входом на стадион раскинулся газон Майфельд, на его открытых акрах стояла высокая колокольня с надписью: «Ich rufe die Jugend der Welt» – «Созываю молодежь всего мира». Огромные массы спортсменов выстроились на длинном бульваре Кайзердамм, по случаю торжеств переименованном в Виа Триумфалис. В небе над полем плыл гигантский дирижабль «Гинденбург», увлекая за собой флаг с пятью огромными сплетенными кольцами.

В прохладном утреннем воздухе возник далекий, слабый шелестящий звук. Он медленно нарастал. Длинная процессия открытых четырехдверных «мерседесов» тянулась по Виа Триумфалис, сияя хромом, как зеркалами, а по обе стороны от нее выстроились сомкнутыми рядами пятьдесят тысяч штурмовиков в коричневых мундирах, сдерживая плотную человеческую толпу. Люди восторженно ревели, когда мимо них проезжал головной автомобиль, и высоко вскидывали руки в нацистском приветствии.

Кавалькада остановилась перед рядами атлетов, и из первой машины вышел Адольф Гитлер. Он был одет в простую коричневую рубашку, бриджи и сапоги штурмовика. Но эта скромная, ничем не украшенная одежда отнюдь не делала его незаметным, скорее наоборот, выделяла его на фоне блестящих мундиров, золотых галунов, звезд и лент, что следовали за ним между рядами спортсменов к воротам стадиона.

«Так вот он, этот дикарь», – подумал Блэйн Малкомс, когда Гитлер быстро прошел мимо, не более чем в пяти шагах от того места, где стоял Блэйн. Фюрер был в точности таким, как и на тысячах портретов: темные волосы спадали на лоб, маленькие усы аккуратно подстрижены… Но Блэйн оказался не готов к мессианскому взгляду, остановившемуся на нем на долю секунды. Он почувствовал, как по его коже побежали мурашки и волоски на предплечьях встали дыбом, словно он только что заглянул в глаза пророка Ветхого Завета… или сумасшедшего.

Следом за Гитлером шагали его любимцы: Геббельс был одет в светлый летний костюм, но дородный Геринг сиял парадным небесно-голубым мундиром маршала люфтваффе, и он небрежно салютовал спортсменам своим жезлом, проходя мимо. В этот момент высоко над Майфельдом зазвонил огромный бронзовый колокол, призывая к единству молодежь всего мира.

Гитлер и его свита скрылись из виду, войдя в туннель под трибунами, и через несколько минут заиграли фанфары, их звук в сотни раз усилили громкоговорители, и над полем огромный хор запел «Deutschland über alles»[22]. Спортсмены начали перестраиваться для парада.

Когда они вышли из полутьмы туннеля на солнечный стадион, Шаса обменялся взглядом с Дэвидом, шагавшим рядом с ним. Они усмехнулись друг другу, делясь волнением, когда на них обрушились огромные звуковые волны – усиленная музыка оркестра и хора, исполнявшего олимпийский гимн, и восторженные крики тысяч зрителей. Потом они вскинули головы и замаршировали под изумительную музыку Рихарда Штрауса.

В ряду перед Шасой так же уверенно шагал Манфред де ла Рей, но его взгляд был прикован к фигуре в коричневом, далеко впереди, на почетной трибуне, окруженной принцами и королями. Когда они поравнялись с этой трибуной, ему захотелось выбросить вперед правую руку и крикнуть: «Хайль Гитлер!», но ему пришлось сдержаться. После продолжительных обсуждений и споров возобладало мнение Блэйна Малкомса и еще нескольких англоязычных членов сборной. Вместо немецкого салюта члены команды просто резко повернули головы в приветствии «взгляд вправо». Большинство немецких зрителей ответили на это неодобрительным топотом ног и свистом. Глаза Манфреда наполнились слезами стыда за оскорбление, которое он был вынужден нанести великому человеку на высокой трибуне.

Гнев не покидал его и во время остальных изумительных моментов праздника: зажжения олимпийского факела, официальной речи фюрера, и потом, когда небо заполнили пятьдесят тысяч белых голубей, выпущенных одновременно, и когда по периметру стадиона одновременно взлетели флаги всех наций, а затем вспыхнули прожектора и прогремел салют, и небо потемнело от эскадрилий люфтваффе маршала Геринга.

Тем вечером Блэйн и Сантэн поужинали вдвоем в ее номере в «Бристоле»; оба мучились усталостью после всех дневных волнений.

– Какое они устроили представление! – заметила Сантэн. – Не думаю, что кто-то из нас ожидал подобного.

– А следовало, – ответил Блэйн. – После нюрнбергских митингов нацисты набрались немалого опыта в устройстве пышных зрелищ. Даже древние римляне не доводили массовые зрелища до такого совершенства.

– Мне понравилось, – решила Сантэн.