Власть меча

Он воспользовался сильной левой рукой, что есть мочи выстрелив ею в эти безжалостные желтые глаза. Но удар ушел в воздух, и Рольф отчаянно попытался восстановить позицию, однако его левый локоть был приподнят, бок открыт, наверное, сотую долю секунды… и тут у него внутри что-то взорвалось. Он не видел перчатку; он не понял, что это удар, потому что никогда прежде с ним такого не случалось. Как будто что-то прорвалось сквозь его ребра, раздирая внутренности, давя легкие, с шипением вышибая дыхание из его горла, когда он отлетел назад.

Канаты подхватили Рольфа под поясницу и под лопатки и снова бросили вперед, как камень из рогатки. Время словно сочилось тонкой струйкой; его зрение обострилось, увеличивая все, как будто его кровь наполнилась наркотиком, и на этот раз он увидел перчатку; на долю мгновения ему почудилось, что в ней кроются не плоть и кости, а чугун, и все его тело съежилось от страха. Он не мог уклониться, и на этот раз удар оказался еще сильнее – неимоверно сильным, за пределами любого воображения. Рольф ощутил, как внутри у него что-то лопнуло, а ноги тают, как горячий воск.

Ему хотелось закричать от боли, но даже в таком состоянии он проглотил крик. Ему хотелось уйти с ринга, выскочить за канаты прежде, чем снова явится этот кулак, но веревки удерживали его, а тело, казалось, раскололось, как хрусталь, когда рука в перчатке в очередной раз обрушилась на него и канаты бросили его вперед.

Рольф уронил руки, прикрывавшие лицо, и теперь увидел, как к нему снова летит перчатка. Она словно раздувалась у него перед глазами, как воздушный шар, мешавший видеть, но удара он не ощутил.

Рольф сам налетел на кулак всем своим весом, и его голова резко откинулась назад на напряженной шее, но тут же упала вперед, и Рольф рухнул на ринг лицом вниз, как убитый, и остался лежать без признаков движения.

Все произошло за считаные секунды, и зрители сидели в потрясенном молчании, а Манфред все еще продолжал раскачиваться и пританцовывать над лежащей у его ног фигурой. Его лицо превратилось в маску дикой ярости, и в глазах горел странный желтый свет, не совсем человеческий, и жажда убийства еще не остыла в нем.

Потом в толпе закричала какая-то женщина, и тут же зрители зашумели. Мужчины в передних рядах вскочили, отшвыривая стулья: все гудело от замешательства, изумления и ликования, многие бросились вперед, пролезли под канаты и окружили Манфреда, кто-то хлопал его по спине, а другие опустились на колени рядом с фигурой в бордовой с золотом спортивной одежде, все еще неподвижно лежавшей на ринге. Подсказывая друг другу, что делать, они осторожно подняли Рольфа; один из мужчин безуспешно пытался остановить кровь. Все они выглядели совершенно ошеломленными.

Женщины побледнели от потрясения, некоторые продолжали вскрикивать в очаровательном ужасе, их глаза сияли, и в этом блеске замечалось даже сексуальное возбуждение; они вытягивали шеи, чтобы увидеть, как Рольфа Стандера поднимают над канатами и несут по проходу, безвольно висящего на чужих руках, как труп, его голова болталась, а кровь продолжала течь из обвисших губ по щеке в блестящие волосы. А потом женщины поворачивались, чтобы взглянуть на Манфреда, которого группа старшеклассников быстро уводила в раздевалку. Женские лица выражали страх и даже ужас, но кое у кого глаза горели физическим желанием, а одна даже потянулась вперед, чтобы коснуться плеча Манфреда, когда он проходил мимо.

Дядя Тромп схватил Сару за руку, чтобы успокоить, потому что она прыгала и визжала, как какой-нибудь дервиш, и увел из спортивного зала на улицу, на солнечный свет. Но она все еще ничего не соображала от волнения.

– Он был замечательным… Такой быстрый, такой красивый! О, дядя Тромп, я никогда в жизни не видела ничего похожего! Разве он не прекрасен?

Дядя Тромп что-то несвязно ворчал, но никак не комментировал случившееся, слушая ее болтовню всю обратную дорогу до особняка. Только когда они поднялись по ступеням крыльца на переднюю веранду, он остановился и оглянулся, словно с глубоким сожалением оставлял то ли некое место, то ли некоего человека.

– Его жизнь изменилась, и наша изменится вместе с ней, – негромко и серьезно произнес он. – И я молю милостивого Господа, чтобы никто из нас никогда не пожалел о том, что произошло с нами сегодня, потому что именно я стал этому причиной.

Ритуал посвящения продолжался еще три дня, и Манфреду по-прежнему не разрешалось общаться ни с кем, кроме товарищей-новичков. Однако для них он стал богоподобной фигурой, воплощением надежды на спасение, и они трогательно теснились вокруг него на последних стадиях унижений и лишений, чтобы набраться от него силы и решительности.

Последняя ночь была наихудшей. Их, с завязанными глазами, заставили неподвижно сидеть на узком брусе, а на головы надели оцинкованные ведра, по которым старшекурсники внезапно колотили дубинками; казалось, это тянулось без конца. Потом, уже на рассвете, с новичков наконец сняли ведра и повязки, и к ним обратился Рольф Стандер.