Власть меча

– Нет! Нет! – Манфред отчаянно затряс головой. – Это неправда! Мой отец никогда бы так не поступил! Это были наши алмазы! Он мне все объяснил! Он вернул то, что принадлежало нам по праву!

– Ты был с ним, когда он это сделал, йонг? Скажи правду! – перебил его дядя Тромп новым рыком. – Говори, ты был с ним?

– Нет, дядя Тромп. Он ушел один. А когда вернулся, был ранен. Его рука… запястье…

– Слава Тебе, Господи! – Дядя Тромп с облегчением уставился в потолок. – Прости его, ибо он не ведал, что творил, о Боже. Его ввел в грех дурной человек.

– Мой отец не дурной! – запротестовал Манфред. – Его обманули, лишив того, что принадлежало ему, и он вернул это себе!

– Молчи, йонг. – Оом Тромп встал во весь рост, великолепный и устрашающий, как библейский пророк. – Твои слова – преступление в глазах Господа. Ты расплатишься за них здесь и сейчас.

Он потащил Манфреда через сарай и толкнул к черной железной наковальне.

– Не укради! Вот слова Господа! – Он положил на наковальню алмаз. – Эти камни – порождение страшного зла!

Он потянулся к подставке рядом с ним и взял четырехфунтовую кувалду.

– Они должны быть уничтожены.

Он сунул кувалду в руки Манфреду:

– Моли о прощении, йонг. Моли Господа о милосердии и прощении – и бей!

Манфред стоял с кувалдой в руках, прижимая ее к груди, глядя на алмаз на наковальне.

– Бей, йонг! Уничтожь эту проклятую вещь, или сам будешь навеки проклят! – ревел дядя Тромп. – Бей, во имя Господа! Избавься от вины и стыда!

Манфред медленно поднял кувалду и замер. Потом повернулся и посмотрел на свирепого мужчину.

– Бей быстрее! – продолжал реветь тот. – Ну!

Манфред размахнулся и таким же плавным, быстрым движением, каким он колол дрова, ударил кувалдой по наковальне.

Он медленно поднял кувалду. Алмаз превратился в белую пыль, мельче сахара, но все равно следы его огня и красоты сохранились в каждом из крошечных кристаллов, ловя и усиливая свет свечи; и когда дядя Тромп смахнул алмазную пыль с наковальни, она посыпалась сияющим радужным облаком на земляной пол.

Дядя Тромп положил на наковальню другой огненный камень – состояние, которое мало кто мог бы накопить и за десять лет неустанного труда, – и отступил назад.

– Бей! – выкрикнул он.

Вновь кувалда просвистела в воздухе, а наковальня зазвенела, как огромный гонг. Драгоценная пыль была сметена, ее место занял новый камень.

– Бей! – кричал Глас Божий, и Манфред работал кувалдой, хрипя и всхлипывая при каждом роковом ударе, пока наконец дядя Тромп не заявил:

– Восхвалим имя Господа! Дело сделано!

Он упал на колени, увлекая за собой Манфреда, и они бок о бок стояли на коленях перед наковальней, словно она стала алтарем, а белая алмазная пыль прилипала к их коленям, пока они молились.

– О Господь Иисус, взгляни благосклонно на этот акт покаяния! Ты, отдавший свою жизнь ради искупления наших грехов, прости Твоего молодого слугу, чье неведение и юность привели его к страшному греху!

Лишь после полуночи, когда огарок свечи замигал и утонул в собственном воске, дядя Тромп поднялся с колен и поднял Манфреда.

– Теперь ложись в постель, йонг. Мы сделали все, что смогли, чтобы спасти твою душу на данный момент.

Он смотрел, как Манфред раздевается и укладывается под серое одеяло. А потом тихо спросил:

– Если бы я запретил тебе завтра ехать в Виндхук, ты бы повиновался?

– Мой отец… – прошептал Манфред.

– Отвечай, йонг, ты бы повиновался?

– Я не знаю, дядя Тромп, но не думаю, что смог бы. Мой па…

– Ты и так уже раскаялся сегодня… Не стоило бы добавлять грех непослушания к твоему грузу. Поэтому я не стану налагать на тебя ограничений. Ты должен делать то, что диктуют тебе преданность и совесть. Но ради тебя самого и ради меня называйся в Виндхуке Бирманом, а не де ла Реем, ты слышишь?

* * *

– Приговор вынесут сегодня! Я взял за правило никогда не предсказывать исход каких-либо рассмотрений новых законов или судебных разбирательств, – заявил Эйб Абрахамс, сидя на стуле лицом к письменному столу Сантэн Кортни. – Но сегодня я нарушаю свое правило. Я предсказываю, что этого человека приговорят к повешению. Никаких сомнений.

– Как вы можете быть настолько уверены, Эйб? – тихо спросила Сантэн.

Эйб, прежде чем ответить, посмотрел на нее со скрытым восхищением. На ней было простое платье с заниженной талией, стоимость которого можно было оценить только по изысканному покрою и тонкости шелкового джерси. Платье подчеркивало маленькую грудь и по-мальчишески узкие бедра, когда Сантэн стояла перед французским окном. Яркое белое африканское солнце, светившее в окно, создавало нимб вокруг головы Сантэн, и Эйбу трудно было отвести взгляд и сосредоточиться на горящей сигаре, которой он взмахивал, подчеркивая свои слова.