Владыка башни

Встав рядом, Рива посмотрела на дальний берег реки. К воларскому лагерю приближался караван: громоздкие повозки, запряжённые волами, охраняли всадники в чёрном. Через некоторое время караван остановился, один из конников спешился и подошёл к последней повозке. На мгновенье он исчез из виду, а затем показался вновь, таща за собой молодого мужчину со связанными руками. Похоже, тот о чём-то умолял всадника, который принудил его опуститься на колени. Сталь блеснула в руке человека в чёрном, и тело парня повалилось ничком, из обрубка шеи выплеснулась красная струя. Наклонившись, убийца снял с трупа кандалы, вновь забрался на лошадь, и караван продолжил свой путь, оставив мертвеца лежать на берегу реки.

– Я тоже недавно усомнилась во всеведении Отца, – призналась Рива. – Мне пришлось столкнуться с мерзостью, жестокостью и ложью… Но видела я и красоту, доброту и дружбу. Если этот город падёт, ни я, ни кто-либо другой из нас никогда больше не увидит ничего хорошего. И мне почему-то кажется, что Отец сейчас смотрит на нас. Не могу объяснить, просто так чувствую.

Рива, не отрываясь, следила за караваном, пока тот не приблизился к лагерю. Оказалось, что расположение воларцев не полностью окружено постами.

– Они не выставили караул на восточном берегу, – сказала она Антешу. – У нас же найдутся лодки, правда?

* * *

Антеш наотрез запретил Риве самой отправляться на вылазку: угрожал отказаться от титула лорда и уйти на стену простым лучником. Он снарядил тридцать отборных молодцов и дюжину лодок. Вскоре после полуночи они отчалили от северного берега. Этой ночью воларцы не беспокоили защитников города, так что всё было тихо. Лодки вернулись, подойдя на вёслах к восточной стене: они были переполнены освобождёнными пленниками, в то время как позади них горел лагерь воларцев. Ночной прилив был на стороне лазутчиков, однако враги обрушили вслед им целый шквал стрел. Тем не менее большинству удалось доплыть целыми и невредимыми, лишь последняя лодка затонула под железным дождём. Освободили больше сорока человек, из них около половины – королевские гвардейцы, остальные – кумбраэльцы, в основном совсем молодые. По бледным заплаканным лицам девушек было видно, что обращались с ними жестоко.

Риве преподнесли своего рода «подарок» – кряжистого, затянутого в чёрную кожу мужика, чьи мускулистые ручищи явно больше привыкли держать кнут, нежели носить кандалы.

Когда его вытащили на берег, он так и шарахнулся, увидев Риву. Вытаращил глаза и прошептал дрожащими губами:

– Эльвера!

– Что прикажете с ним сделать, госпожа? – спросил её тот, кто руководил вылазкой: ветеран с жёсткими глазами, знавший Антеша ещё по войне в пустыне.

– Отведите в надвратную башню, – сказала Рива. – Подождите до утра, а когда воларцы проснутся, перережьте ему горло.

Часть IV

Вы узнаете его по клинку, который он принесёт, и по темнорождённому мастерству, с коим он владеет клинком сим. И никто из возлюбленных Отца не сможет одолеть Тёмный Меч, но все они должны подняться против него.

Десятикнижие, книга четвертая «Пророчества», часть седьмая «Грёзы Девы»

Хроники Вернье

Занимался ещё один нескончаемый день, город все стоял. И чем больше было дыма, копоти и ковыляющих назад раненых, тем больше ярился генерал. Стыдно сказать, но должен признаться вам, друзья мои, что я и сам уже возненавидел этих упрямых кумбраэльцев не меньше, чем мой хозяин. Ибо если бы они подчинились неизбежному и сдались, не пришлось бы мне торчать на этом проклятом корабле, страдая от изощрённых жестокостей генерала.

Я пришел к заключению, что генерала нельзя назвать по-настоящему мудрым человеком. Он хитёр, коварен и умело ловит момент, но то же самое можно сказать и о многих детях, не правда ли? Нет, я все больше убеждался, что он – глупец, в силу благородного происхождения получивший сносное образование. О, этот образованный изувер знал, как досадить несчастному книжнику! В тот день он нарочно приказал мне выучить наизусть поэму Кирваля Дракена, которого вполне можно назвать бездарнейшим из всех воларских поэтов. Его стихи, отвратнее которых ещё не слагали в этом мире, полны сентиментальных банальностей и при этом на редкость нескладны и противны человеческому уху. Он дал мне всего час на то, чтобы вызубрить сорок отвратительных строф. Затем я должен был развлечь его, продекламировав сию галиматью, стоя на носу корабля. Во время декламации по лицу и по спине у меня струился холодный пот: генерал пригрозил смертью в случае малейшей запинки.

– Губы любимой моей – розы бутон,
И горят, как огонь, касаясь моих,
Плачу от радости я, горюя притом.
Ибо вскоре навек потеряю их.