Владукас

Потом нас повели в амбар, стоявший впритык к хлеву. Чего здесь только не было! Жратвы — навалом! В сусеках — зерно, в бочках — мука. Из-под крыши свисали на бечевках жирные копченые окорока, сычужина, куски сала, колбасы. На полках плесневели сложенные рядами желтые круги сыра и белые сырники, на полу в горшках скисало молоко и пучилась в корчагах сметана. У меня глаза разбежались при виде этого добра. «Вот здорово живут люди! — подумал я. — У двоих такая пропасть мировецкой еды! Как же они справляются с ней?..»

После осмотра хозяйства и усадьбы, которая занимала огромное пространство, пан Йонас и пани Зося снова пригласили нас к столу: снова «вольгать»! Бесподобен был пирог из тертого картофеля, запеченный в жирах на большом противне. Его называли «кугелем». Такого вкусного пирога я отродясь не ел.

А после обеда, как и положено, мы отправились «гульть» в отведенный для нас угол. Мне показалось, что теперь вся жизнь моя будет состоять из «вольгать» и «гульть» — «гульть» и «вольгать»: есть и спать — спать и есть… В общем, не жизнь, а рай, о котором мы с мамой не могли даже мечтать.

Однако этот «рай» вскоре закончился. Оказывается, нас привели к Каваляускасам не в качестве почетных гостей или нахлебников, а в качестве батраков. А батраков даром не кормят. За вкусный харч нужно отрабатывать. Но для меня, советского пионера, такие взаимоотношения людей были непонятными, я не осознавал своего положения и не мог с ним смириться. Очевидно, и для Каваляускасов, проживших всю жизнь в буржуазной Литве, я тоже показался довольно непонятным мальчиком — со «странностями», так как и сознание, и психология у них были другие.

3

Каваляускасы выдали нам по спецовке из грубой самодельной ткани, сандалии на толстой деревянной подошве, обтянутые на мысках сыромятиной, и заставили нас работать. Чтобы угодить своим хозяевам, мама хваталась за все дела, а так или не так делает, не знала, поэтому получалось у нее часто невпопад. Однажды хозяйка сказала ей:

— Пелене, пелене!..

И показала рукой на печь.

Мама не поняла, что это значит, но решила действовать по интуиции: побежала в сарай, нагребла там в корзину мякины и, возвратившись, стала растоплять ей печь. «Пелена» почему-то ассоциировалась у нее с мякиной. Хозяйка рассердилась: закрутила головой и замахала руками. Не то! Мама стояла перед ней столбом, подняв вверх плечи. А пани Зося, досадуя и бормоча что-то, погасила печь и выгребла из нее мякину… вместе с золой. Потом выяснилось, что она попросила русскую батрачку выгрести из печи золу, а не подтапливать печь мякиной.

Другой несуразный случай произошел со мной. Сидел я как-то на лавке в прихожей и от нечего делать смотрел в окно: считал воробьев на крыше амбара, ожидая, когда хозяева позовут нас «вольгать». Одолевала скука. Как известно, от безделья всегда бывает скучно, страшно медленно тянется время и хочется есть.

Неожиданно открылась дверь с улицы, и на пороге появился пан Йонас. Вежливо наклонив голову, он сказал мне:

— Владукас, айк арклюс порвяшк.

И пальцем указал на окно.

Это означало, что хозяин просил меня привести гнедого жеребца, который пасся за гумном на зеленой лужайке. Но я не понял и перевел его слова так: «Владукас, смотри, какая на улице замечательная погода, воробьи летают, а ты сидишь дома». Поэтому с детской простодушностью ответил ему:

— А я жду «вольгать», пан Йонас.

— Вольгать?! — как бомба, взорвался мой хозяин, и зеленоватые глаза его вылезли из орбит. Лысина побагровела. — Вольгать?! — повторил он и затопал ногами.

От страха у меня сердце ушло в пятки. Но, делая вид, что меня не так-то легко напугать, я стал фетром, выпятив нижнюю губу, и пожал плечами, давая понять бешеному хозяину, что если ему так уж нужно, то я не прочь пойти и на улицу, полюбоваться осенней природой. Но то ли хозяин решил, что я дразню его, то ли еще почему, но он закатил мне сцену: закричал на меня так, что даже пена выступила изо рта. И, захлебываясь от злости, повторял одни и те же слова:

— Айк, арклюс порвяшк!.. Айк, арклюс порвяшк!..

На крик прибежала мама. Я — к ней:

— Мамочка, тикаем отсюда! Наш барин взбесился…

А «барин», между тем, выскочил в сени, сорвал со стены конскую ременную узду, сунул в нее свою лысую голову, и в таком виде снова появился в прихожей, заржал, как лошадь:

— Иго-го-го-го!

— Вот, видишь, взбесился! Тикаем отсюда! — пропищал я дрожащим голосом и потянул маму за рукав. А мама хоть бы что: даже с места не тронулась. Она смекнула, в чем дело. Хозяйка уже приучила ее к таким сценам. Когда наступало время кормить свиней, пани Зося подходила к ней и хрюкала по-свинячьи. И мама понимала, что от нее хочет хозяйка: снимала с плиты тяжелые ведерные чугуны с вареным картофелем, толкла его колотушкой, примешивала пшеничные отруби и относила в хлев свиньям. Поэтому и сейчас догадалась, чего добивается хозяин. Спокойно взяла у него уздечку и подала мне со словами:

— Не бойся, сынок. Хозяин просто хочет, чтобы ты привел ему лошадь.

— Правда? — обрадовался я. — Вот здорово!

И, схватив уздечку, опрометью выбежал из дома.