Visions of Inequality: From the French Revolution to the End of the Cold War

То, что Адам Смит был скуп на цитаты, хорошо известно. Как писал Маркс, "со скрупулезной тщательностью он... держит в секрете источники, которым он обязан". Поиск всех авторов, которые упоминаются, даже не цитируются дословно, в книге объемом 380 000 слов ("Богатство народов"), дает такой список: Платон - шесть раз; Аристотель и Юм - по пять раз; Монтескье - четыре раза; Кольбер - четыре раза; Кесне - три раза; Кантильон и Мирабо - по одной цитате. Другой пример: хотя "меркантильная" система (или подход, или теория) упоминается, в основном критически, девяносто девять раз, ее великий выразитель Джеймс Стюарт не назван ни разу. Такое скудное цитирование других авторов недопустимо ни при каких обстоятельствах. Наиболее заметные "недоцитирования" касаются вклада Юма, в компании и интимной дружбе с которым Смит провел более половины своей жизни, и Кесне, который оказал значительное интеллектуальное влияние на Смита, когда они встретились во Франции. Почему так произошло? Возможно, Смит ревностно оберегал свое собственное влияние и не хотел делиться им с другими. Другое объяснение может заключаться в том, что он не любил вступать в полемику, а его нежелание называть по имени тех, с кем он не соглашался, также заставляло его быть очень "экономным" в раскрытии тех, у кого он учился и с кем соглашался. Кесне относится к обеим категориям. То, что Смит не хотел вступать в спор с физиократами, очевидно из начальной фразы одного предложения: "Но не вступая в неприятное обсуждение метафизических аргументов, которыми они подкрепляют свою весьма гениальную теорию..." Однако он также не цитировал Кесне в тех вопросах, где они были согласны и где можно было бы утверждать, что Кесне повлиял на Смита, включая систему естественной свободы, свободу внутренней и внешней торговли, распределение доходов между классами и важность благосостояния самого многочисленного класса как показателя национального благосостояния и достойной цели государственной политики.

Когда речь заходит о цитировании и отношениях с предшественниками и современниками, Смит, особенно если сравнивать его со следующими авторами этой книги (Рикардо, Марксом и Парето), выглядит гораздо более сдержанным и холодным. Кажется, что мы всегда видим Смита через тусклое стекло . Его добродетели громко провозглашались его друзьями после его смерти и впоследствии, однако они были сформулированы в шаблонной манере, как и многие другие обычные восхваления в Англии и Шотландии XVIII века. Мало что можно узнать из повторения таких качеств, как "спокойствие" и "веселость", или из упоминаний о "невыразимом очаровании [его] разговора" и т. д. Сэмюэл Джонсон предложил менее общие наблюдения о том, что "Смит был такой скучной собакой, какую он когда-либо встречал" и был "самым неприятным парнем после того, как выпьет немного вина". Это (характерные для Джонсона) грубые замечания, но они дают нам, возможно, большее представление о возможном раздражительном Адаме Смите, особенно если он находился под воздействием алкоголя.

Дополнительную тусклость профилю - опять же, в отличие от Рикардо, Маркса и Парето, чья жизнь, благодаря обширной переписке, может быть реконструирована практически вплоть до каждого дня - придает тот факт, что в жизни Адама Смита есть несколько "белых пятен". Мы не знаем ни об одной его романтической связи; нам остается только гадать, почему почти все десятилетие сороковых годов он прожил с матерью и кузиной, почему его, похоже, никогда не интересовали брак, дети и тому подобное. Ни один из этих вариантов сам по себе не является странным (возможно, он жил с матерью, потому что она ему нравилась, или потому, что холостяку, пишущему книгу, было удобнее, чтобы еду ему готовила мать, чем посещать таверны), но все вместе они заставляют нас задуматься о Смите как о личности. Его решение попросить сжечь все свои рукописи и переписку перед самой смертью, чтобы быть уверенным, что они уничтожены (никакого Макса Брода для Смита!), добавляет еще один слой загадки.