Виноваты звезды

– Да, – сказала я. Тут пришли его сестры и гурьбой ввалились в кухню племянники. Я встала и обняла Джули и Марту. Дети носились по кухне, внося остро необходимый избыток шума и движения, сталкиваясь радостными молекулами и крича:

– Ты салка, нет, ты салка, нет, я был, но я тебя осалил, нет, не осалил, ты до меня не дотронулся, ну, тогда сейчас салю, нет, тупая задница, сейчас тайм-аут.

– Дэниел, не смей называть брата тупой задницей!

– Мам, а если мне нельзя говорить это слово, почему ты сама только что сказала «тупая задница»? – И они хором начали скандировать: – Задница тупая, задница тупая, задница тупая! – Родители Гаса взялись за руки, и от этого мне стало легче.

– Айзек сказал мне, что Гас что-то писал… для меня, – решилась я.

Дети по-прежнему тянули свою песню про тупую ж…

– Можно посмотреть в его компьютере, – предложила его мать.

– Он мало подходил к нему последние недели, – сказала я.

– Это правда. По-моему, мы даже не приносили ноутбук наверх, так и стоит в подвале. Я права, Марк?

– Понятия не имею.

– А тогда можно, – спросила я, – можно… – Я кивнула на дверь в подвал.

– Мы еще не готовы туда спускаться, – признался отец Гаса. – Но ты, конечно, иди, Хейзел. Конечно, иди.

Я сошла вниз мимо его неубранной постели, мимо L-образных игровых стульев. Компьютер так и стоял включенным. Я подвигала мышкой, чтобы его разбудить, и поискала файлы, редактированные позже всего. Ничего за целый месяц. Самым последним было сочинение-отзыв о «Самых синих глазах» Тони Моррисон.

Может, он писал что-то от руки? Я подошла к полкам, высматривая дневник или блокнот. Ничего. Я пролистала «Царский недуг». Он не оставил в книге ни единой пометки.

Я подошла к тумбочке. «Бесконечный Мейхем», девятый сиквел «Цены рассвета», лежал рядом с лампой для чтения, с загнутым углом страницы 138. Так и не дочитал до конца.

– Испорчу тебе удовольствие: Мейхем выжил, – громко сказала я Гасу на случай, если он меня слышит.

Я легла на неубранную кровать и завернулась в его одеяло, как в кокон, окружив себя его запахом. Я вынула канюлю, чтобы острее чувствовать запах, дышать им, упиваться, но запах с каждой секундой становился слабее, в груди жгло на вдохе и выдохе, и вскоре боль уже стала сплошной.

Я села в кровати, снова вставила канюлю и немного подышала, прежде чем подняться наверх. Я покачала головой в ответ на выжидательные взгляды его родителей. Мимо меня пробежали дети. Одна из сестер Гаса – я их не различала – спросила:

– Мам, хочешь, я уведу их в парк?

– Нет-нет, все хорошо.

– Не оставлял ли он где-нибудь записную книжку? Может, в больничной кровати?

Койку уже забрали обратно в хоспис.

– Хейзел, – сказал его отец. – Ты была с нами каждый день. Ты… он мало был один, детка. У него просто не оставалось времени что-нибудь писать. Я знаю, ты хочешь… Я тоже этого хочу. Но послания, которые он нам оставил, теперь идут с неба, Хейзел. – Он показал на потолок, будто Га с летал над домом. Впрочем, может, и летал, я не знаю. Я его присутствия не ощущала.

– Да, – произнесла я и пообещала снова навестить их через несколько дней.

Мне больше никогда не удалось почувствовать его запах.

Глава 24

Три дня спустя, на одиннадцатый день отрыва от земли, папа Гаса позвонил мне утром. Я еще была подключена к ИВЛ, поэтому не ответила, но прослушала сообщение, едва мобильник пискнул. «Хейзел, здравствуй, это папа Гаса. Я нашел, э-э, черную записную книжку «Молескин» в газетнице рядом с больничной кроватью – видимо, положил, куда смог дотянуться. К сожалению, в книжке нет записей. Все листки чистые. Первые три или четыре вырваны. Мы обыскали весь дом, но страниц не нашли. Я не знаю, как это понимать. Может, именно об этих листках говорил Айзек? Надеюсь, с тобой все хорошо. Мы молимся за тебя каждый день. Ну, пока».

Три или четыре страницы, вырванные из записной книжки «Молескин», которых нет в доме Огастуса Уотерса. Где бы он их для меня оставил? Приклеил скотчем к Сексуальным костям? Нет, туда он бы уже не доехал.

Буквальное сердце Иисуса. Может, он там что-нибудь оставил в свой Последний хороший день?

На следующий день я отправилась в группу поддержки на двадцать минут раньше. Я заехала за Айзеком, и мы покатили в буквальное сердце Иисуса, опустив стекла мини-вэна и слушая слитый в Интернет новый альбом «Лихорадочного блеска», который Гас никогда не услышит.

Мы спустились на лифте. Я подвела Айзека к стулу в кружке доверия и медленно обошла Буквальное сердце, проверяя повсюду: под стульями, вокруг конторки, за которой я стояла, читая надгробное слово, под столом с печеньем и лимонадом, на доске объявлений с развешанными рисунками учеников воскресной школы, изобразивших любовь Господню. Ничего. Это единственное место, где мы были вместе в последние дни, помимо дома, и либо листков здесь нет, либо я что-то упускаю. Возможно, он оставил их мне в больнице, но в таком случае их почти наверняка уже выбросили.