Виноваты звезды

– Я… – начала я, – кгхм, я Хейзел. Вот.

– Видимо, у юноши задержка развития, – объяснил Питер ван Хутен своей Лидевью.

– Питер! – возмутилась та.

– Н-ну что ж, – сказал Питер ван Хутен, протягивая мне руку, – так или иначе встретить таких онтологически невозможных созданий – редкое удовольствие.

Я потрясла его пухлую руку, после чего он обменялся рукопожатием с Огастусом. Я между тем гадала, что такое «онтологически», – мне понравилось слово. Надо же, нас с Огастусом зачислили в Клуб невозможных созданий на пару с утконосами!

Конечно, я надеялась, что Питер ван Хутен окажется человеком здравого ума, но мир не фабрика по исполнению желаний. Важно, что дверь нам открыли, я перешагнула порог и сейчас узнаю, что произойдет после окончания «Царского недуга». Этого мне хватит. Мы прошли за ван Хутеном и Лидевью мимо огромного дубового обеденного стола с двумя одинокими стульями в неприятно голую гостиную. Вылитый зал музея, только на пустых белых стенах ни одной картины. За исключением дивана и шезлонга, замысловатых конструкций из стали и черной кожи, комната оказалась пустой. Через секунду я заметила за диваном два больших черных мусорных мешка, полных и завязанных.

– Мусор? – тихо спросила я у Огастуса, думая, что никто больше не услышит.

– Почта от поклонников, – отозвался ван Хутен, усаживаясь в шезлонг. – За восемнадцать лет. Не открываю. Не могу. Ужасно боюсь. Ваши письма стали первыми, на которые я ответил, и видите, к чему это привело? Ей-богу, существование читателей во плоти я считаю совершенно неинтересным.

Вот и объяснение, отчего он ни разу не ответил на мои письма. Он их не читал. Я не поняла, для чего он вообще их хранит, да еще в совершенно пустой гостиной. Ван Хутен забросил ноги на оттоманку и скрестил шлепанцы, указав нам на диван. Мы с Огастусом сели рядом друг с дружкой, но не вплотную.

– Не хотите ли позавтракать? – спросила Лидевью.

Я начала говорить, что мы уже поели, когда ван Хутен перебил:

– Для завтрака еще слишком рано, Лидевью.

– Но они из Америки, Питер, для их организмов сейчас первый час.

– Тогда для завтрака уже слишком поздно, – сказал он. – Однако, раз уж в организме первый час и все такое, надо выпить по коктейлю. Ты скотч пьешь? – спросил он у меня.

– Пью ли я… Нет-нет, спасибо, не надо, – ответила я.

– А Огастус Уотерс? – спросил ван Хутен, кивнув на Гаса.

– Благодарю, я воздержусь.

– Тогда один бокал, Лидевью. Скотч с водой сделай. – И Питер обратился к Гасу: – Знаешь, как в этом доме делают скотч с водой?

– Нет, сэр, – ответил Гас.

– Мы наливаем скотч в бокал, призываем мысль о воде и смешиваем реальный скотч с абстрактной идеей воды.

– Может быть, сперва что-нибудь покушаете, Питер? – предложила Лидевью.

Он посмотрел на нас и прошептал драматическим шепотом:

– Она считает, у меня проблема с алкоголем.

– А еще я считаю, что солнце взошло, – отозвалась Лидевью, но все же подошла к бару, достала бутылку скотча, налила полбокала и принесла боссу. Отпив глоток, Питер ван Хутен выпрямился на своем шезлонге.

– Такой хороший скотч заслуживает, чтобы его пили в красивой позе.

Я сразу подумала о собственной позе и незаметно выпрямилась. Поправила канюлю. Папа всегда говорил, что о людях можно судить по тому, как они обращаются с секретарями и официантами. По этой мерке Питер ван Хутен был законченным уродом.

– Стало быть, вам нравится моя книга, – сказал он Огастусу после второго глотка.

– Да, – ответила я за Огастуса. – Мы, то есть Огастус, назвал встречу с вами своим Заветным Желанием, и мы смогли приехать, чтобы вы нам рассказали о дальнейшей судьбе героев «Царского недуга».

Ван Хутен ничего не сказал и отпил длинный глоток скотча.

Через минуту Огастус добавил:

– Ваша книга окончательно сблизила нас с Хейзел.

– Но вы же не близки, – заметил он, не глядя на меня.

– Это произведение почти окончательно сблизило нас, – сказала я.

Тогда он повернулся ко мне.

– Вы специально оделись, как она?

– Как Анна? – уточнила я.

Он молча смотрел на меня.

– Ну как бы да, – ответила я.

Он снова сделал длинный глоток и поморщился.

– Нет у меня проблемы со спиртным, – неожиданно громко объявил он. – Я отношусь к алкоголю, как Черчилль: могу отпускать шутки, править Англией, делать все, что душе угодно, но вот не пить не могу. – Он покосился на Лидевью и кивнул на свой бокал. Она взяла его и пошла к бару. – Только идея воды, Лидевью! – напомнил он.

– Да поняла я, – сказала она почти с американ ским акцентом.

Когда она принесла второй бокал, спина ван Хутена снова напряглась из уважения. Он сбросил шлепанцы. Ступни у него были на редкость уродливые. У меня на глазах Питер ван Хутен разрушал весь свой образ гениального автора, но у него были ответы.

– Кгхм, – откашлялась я. – Прежде всего разрешите вас поблагодарить за вчерашний ужин и…

– Мы оплатили им ужин? – спросил ван Хутен у Лидевью.

– Да, в «Оранжи».

– А, ну да. Благодарите не меня, а Лидевью: она наделена редкостным талантом тратить мои деньги.

– Мы очень рады, что вам понравилось, – сказала мне Лидевью.