Виноваты звезды

Я еще не совсем разозлилась, просто очень хотела получить то, что мне обещали. Что-то внутри меня переполнилось, и я с размаху шлепнула его по пухлой руке с бокалом. Остатки скотча оросили внушительную площадь лица великого писателя, а бокал, спружинив о толстый нос, по-балетному закружился в воздухе и вдребезги разлетелся о старинный деревянный пол.

– Лидевью, – спокойно произнес ван Хутен. – Один мартини, пожалуйста. С намеком на вермут.

– Я у вас уже не работаю, – сказала Лидевью через несколько секунд.

– Не глупи.

Я не знала, что делать. Уговоры не помогли. Буйство не сработало. Мне нужен ответ. Я прилетела сюда из Америки, потратила Заветное Желание Огастуса. Мне нужно знать!

– Вы когда-нибудь поймете, – уже невнятно произнес он, – почему вас так волнуют ваши глупые вопросы.

– Вы обещали!!! – выкрикнула я, и мой крик отдался в ушах бессильным воем Айзека в ночь разбитых призов. Ван Хутен не ответил.

Я стояла над ним, ожидая каких-нибудь слов, когда рука Огастуса легла мне на плечо. Он потянул меня к двери, и я пошла за ним. Вслед нам ван Хутен разразился тирадой о неблагодарности современных подростков и гибели культурного общества, а Лидевью почти в истерике кричала на него на быстром-быстром голландском.

– Вы уж простите мою бывшую помощницу, – сказал ван Хутен. – Голландский – это не язык, это заболевание горла!

Огастус вывел меня из гостиной, довел до порога, и мы вместе вышли в весеннее утро под конфетти вязов.

Для меня не существует такой возможности, как вылететь подобно пуле, но мы сошли по ступенькам – тележку держал Огастус – и пошли к «Философу» по неровному тротуару, в сложном порядке вымощенному прямоугольными камнями. Впервые после истории с качелями я заплакала.

– Эй, – сказал Огастус, тронув меня за талию. – Эй, это все ничего! – Я кивнула и вытерла лицо тыльной стороной ладони. – Вот козел… – Я снова кивнула. – Напишу я тебе эпилог, – пообещал Гас. Я заплакала сильнее. – Обязательно напишу, – повторил он. – И получше любого дерьма, которое накропает эта пьянь. У него мозг уже как швейцарский сыр. Он даже не помнит, что когда-то написал книгу. Я могу написать в десять раз лучше. У меня в романе будет кровь, кишки и высокая жертвенность, смесь «Царского недуга» и «Цены рассвета». Тебе понравится.

Я кивала, силясь улыбнуться, а потом он меня обнял, прижав сильными руками к мускулистой груди, и я слегка промочила его рубашку-поло, но вскоре смогла говорить.

– Я потратила твое Заветное Желание на этого урода, – пробормотала я в грудь Огастусу.

– Нет, Хейзел Грейс. Я, так и быть, соглашусь, что ты потратила мое единственное Желание, но не на него. Ты потратила его на нас.

Сзади послышался частый цокот каблуков – кто-то торопился нас догнать. Я обернулась. Это была деморализованная Лидевью с растекшейся до щек подводкой, бежавшая за нами по тротуару.

– Давайте сходим в дом Анны Франк, – предложила она.

– Я никуда не пойду с этим чудовищем, – возразил Огастус.

– А его никто и не приглашает, – сказала Лидевью.

Огастус по-прежнему обнимал меня жестом защиты, прикрывая ладонью половину моего лица.

– Вряд ли… – начал он, но я перебила:

– Мы с удовольствием сходим.

Мне по-прежнему хотелось ответов от ван Хутена, но это было не все, чего мне хотелось. У меня осталось всего два дня в Амстердаме с Огастусом Уотерсом, и я не позволю законченному старому дураку все испортить.

У Лидевью был громоздкий серый фиат с мотором, звук которого напоминал бурный восторг четырехлетней девочки. Когда мы ехали по улицам Амстердама, Лидевью многократно и многословно извинялась.

– Мне очень жаль, это непростительно, но он очень болен, – говорила она. – Я думала, встреча с вами ему поможет, показав, что в романе описаны реальные судьбы, но… Мне очень, очень жаль. Крайне неловко вышло. – Ни я, ни Огастус ничего не сказали. Я сидела сзади, рядом с ним, и украдкой водила рукой между соседним сиденьем и спинкой, но не могла нащупать его руку. Лидевью продолжала:

– Я работала у Питера, потому что считала его гением, и оплата хорошая, но постепенно он превратился в чудовище.

– Видимо, он хорошо заработал на своем романе, – помолчав, заметила я.

– О нет-нет, дело не в этом. Он же ван Хутен, – сказала Лидевью. – В семнадцатом веке один из его предков открыл способ смешивать какао с водой. Часть ван Хутенов давно перебралась в Соединенные Штаты, Питер их потомок, но после выхода книги он вернулся в Нидерланды. Он – позор своей великой семьи.

Мотор заскрипел. Лидевью переключила передачу, и мы въехали на крутой мост.

– Это все обстоятельства, – объявила она. – Обстоятельства сделали его таким жестоким, он ведь не дурной человек. Но сегодняшнего я никак не ожидала. Когда Питер говорил такие ужасные вещи, я не верила своим ушам. Я очень, очень, очень извиняюсь.